При создании использованы материалы Пакшеньгского музея

Помните, через года, через века, помните,

Какой ценой завоевано счастье, пожалуйста, помните.

Из Пакшеньги за 1941-45 года ушли на фронт 293 человека. Из них 143 не вернулись.

Кто же те герои, ушедшие защищать нашу страну? Мы должны гордиться нашими земляками, теми кто погиб, и теми кто вернулся домой.

Мы гордимся теми кто дошел до Берлина в звании или офицеров или рядовых. Мы храним память о Шаманине Федоре Афанасьевиче, получившем звание генерала.
Вспомним рядового Кузьмина Павла Сергеевича, дошел до Берлина, расписался на рейхстаге, рядового Грачева Ивана Андреевича, дошел до Берлина, и всех, кто принимал участие в Великой Отечественной войне. Так же заслуживает уважения Шаманин Степан Иванович, который был комендантом в Берлине.

Зиновьев Василий Павлинович

Воспоминания Зиновьева В. П.

«Из Свободного меня направили в город Хабаровск на Матвеевский аэродром, у Красной речки- границы с Китаем, на курсы воздушных стрелков радистов. Курсы и всю школу вместе с Иркутской перевели в Москву, во Внуково. Но на радиста мне не пришлось учиться, я очень мало знал по радиотехнике.

По прибытию на Внуковский аэродром я был назначен мотористом к командиру полка Герою Советского Союза майору Таран. В первый день моего поступления в его расположение мы вылетели в Югославию к партизанам Тито. В Москву в госпиталь партизанского штаба с фронта самолетом было доставлено 17 человек тяжело раненых.

Таких полетов у меня было 4 – из них два полета в Болгарию. Потом мы обслуживали партизан, находящихся по направлению 3-го Украинского и 2-го Белорусского фронтов.

Был один неприятный случай. Прилетели на временный аэродром, около Познани, на ночь. Я остался в самолете (я уже летал борт-проводником). Ночь была лунная, проснулся от случайного выстрела из посадки лесонасаждения за самолетами. Я сразу понял, что нужно бить тревогу. В заднем отсеке самолета было установлено с обеих сторон по одному пулемету Шкасс (800 выстрелов в минуту). Вот я и взялся за работенку, подчивать свинцовым душем власовцев. Потом у меня кончились патроны, но в кабине самолета был установлен крупнокалиберный пулемет с трассирующими разрывными патронами – пришлось пустить и его в действие, пока не пришла помощь. Бандиты были отбиты моим огнем из пулеметов. На месте боя их осталось более 30, а раненых не пришлось считать, их вынесли свои же и расстреляли в полосе лесонасаждений. Я ранен не был, но самолет мой пострадал, его отремонтировали и через два дня мы были в Москве.

После этого я был направлен в Союзную Контрольную комиссию в Финляндию, в распоряжение командующего Ленинградским Военным округом к Жданову, где пробыл 2 года 4 месяца».

Лодыгин Евгений Васильевич

Воспоминания ветерана Великой Отечественной войны 1941-1945 г.г.

«К началу Великой Отечественной войны я жил в Ташкенте и занимал должность бухгалтера управления лесами при Совете Министров Узбекской СССР. Когда стало известно о вероломном нападении Германии, я, не ожидая повестки, 22 июня пошел в военкомат.

Я был уверен, что офицер запаса в звании младший лейтенант, да еще артиллерист будет нужен армии. Меня направили 24 июня в 950-й артиллерийский полк 389 дивизии. С этой дивизией я прошел большой путь и занимал разные должности. Был командиром огневого взвода, старшим на батарее, помощником командира батареи, начальником разведки и командиром батареи.

Самым тяжелым был август-сентябрь 1942 года, когда мы всеми силами старались не пропустить немцев к Грознинской и Бакинской нефти. В ноябре 1942 г. наши войска под Орджоникидзе перешли в наступление, и теперь мы шли только вперед, освобождая все новые и новые районы. Новый, 1943 год мы встретили на горном перевале при переходе на Севастополь. После освобождения Краснодара наша дивизия вела бои в Кубанских плавнях с тем, чтобы захватить Темрюк.

Этот участок в военных сводках назывался «Голубая линия». Дальше были Керченский пролив, Керчь, Симферополь. 14 апреля 1944 г. освободили Севастополь. В конце декабря 1944 г., имея звание капитана, я был откомандирован на формирование 9-ой армии прорыва, которая была включена в состав 3-го Украинского фронта. 20 марта 1945 г. армия была введена в бой на озере Болотон. А затем мы брали город за городом. За взятие Вены был награжден орденом Красной Звезды.

После капитуляции Германии я еще 4 месяца находился за границей. 12 августа 1946 г. я был демобилизован в должности гвардии майора. В партию вступил в Кубанских плавнях в 1943 г. в марте месяце.

"ГОЛУБАЯ ЛИНИЯ"

Войска Северо-Кавказского фронта перейдя в ноябре 1942 года в решительное наступление и преследуя отступающие гитлеровские орды прошли с боями от предгорий Кавказа к февралю 1943 года свыше 600 км, а 12 февраля 1943 года, в результате решительной атаки освободили город Краснодар.

Потеря Краснодара была тяжелым ударом для гитлеровцев, но отступая от Краснодара, немецкие полчища закрепились на подступах к Таманскому полуострову, на заранее построенном оборонительном рубеже, получившем наименование «Голубая линия».

Само наименование оборонительного рубежа «Голубая линия» исходит из того, что передний край обороны проходил по берегам рек Курка, Адагум, Кубанским плавням и многочисленным прикубанским лиманам, представляющим труднопроходимую местность.

Перед войсками Северо-Кавказского фронта стояла задача – сломить оборону противника и разгромить его на Таманском полуострове.

Наша 389 стрелковая дивизия под командованием полковника Л. А. Колобова действовала в самом центре Голубой линии против станиц Киевская, Кеслярово и хутор Адагумский, тогда как гитлеровские войска, стоящие против 389 С Д, занимали сильно укрепленный рубеж, проходящий на господствующих высотах, с которых просматривалось наше расположение.

Наши наступательные боевые действия сковывала труднопроходимая болотистая местность, кубанские плавни, заросшие непроходимым камышом и широкие прикубанские лиманы.

Из залегающих грунтовых вод у самой поверхности земли нам нельзя было вырыть даже неглубокий окопчик. Укрытия для артиллерийских орудий, снарядов и для личного состава устраивались насыпные в предварительно сплетенных из таловых прутьев ограждениях.

Гаубицы и пушки устраивались на деревянном настиле, а наблюдательные пункты «НП», размещались на отдельно стоящих, высоких деревьях среди плавней.

На передовые наблюдательные пункты «Н П», расположенные на берегу реки Адагум можно было попасть только в лодке, через постоянно простреливаемый прицельным огнем лиман.

Лично мне, выполняющему в ту пору должность начальника разведки первого дивизиона 950 артиллерийского полка 389 СД и командира батареи, неоднократно поручалось выполнение боевого задания по корректировке огня артиллерийских батарей с передовых наблюдательных пунктов, на которых бессменно работали и несли службу в течение 6-7 дней. Это были сложные и ответственные задания командования.

Самым преданным и верным помощником в выполнении этих заданий был весельчак разведчик, сержант И.М.Шляхтин, в последующем геройски погибший от пули немецкого снайпера почти под самым Берлином.

В кратком очерке-воспоминании нет возможности описать мешающие причины для быстрого разгрома гитлеровских войск на Голубой линии, но долгожданный и решающий момент наступил в первой половине сентября 1943 года.

Маршал Советского Союза А. А. Гречко в своей книге «Битва за Кавказ» на 381 странице пишет –

«С утра 12 сентября 9-ая армия силами 11-го стрелкового корпуса начала наступление на Кеслерово. Гитлеровцы занимали в этом районе сильные позиции на высотах. Четыре дня продолжались бои на подступах к этому важному населенному пункту. И все же, несмотря на ожесточенное сопротивление врага, части 389-ой стрелковой дивизии под командованием полковника Л. А. Колобова, совершив искусный маневр, 16 сентября ворвались в столицу Кеслерово».

Голубая линия обороны противника сломлена, и развивая наступление 19 сентября овладели станицей Варениковской. Впереди город Темрюк.

Многие воины погибли в этой операции.

Вечная слава погибшим в боях за освобождение нашей Родины! Майор в отставке Лодыгин Е.В.

Дорогие ребята, дорогие мои земляки- пионеры и комсомольцы!
За четыре военных года нашим 950 и 407 артиллерийским полкам, прошедшим с боями от предгорий Кавказа до Чехословакии приходилось участвовать во многих крупных сражениях как на территории своей страны, так и в Венгрии, Австрии и Чехословакии.
Описать их в маленькой заметке очень трудно и я лучше расскажу Вам о выполнении одного маленького задания, которое имело большое последствие и рассказ этот назовем…
«Офицер связи»
По штатному расписанию дивизии, постоянной штатной должности «офицер связи» не существует и для выполнения поручений по доставке секретных, письменных приказов и распоряжений назначается ежедневно в штаб дивизии из подчиненных полков офицер связи с небольшой группой солдат для охраны и сопровождения.

Мне, еще будучи «старшим на батарее» в 1-м дивизионе 950 артиллерийского полка 389 стрелковой дивизии пришлось выполнять в конце августа 1942 года службу офицера связи при штабе дивизии. В то время наша дивизия занимала широкий участок фронта по правому берегу реки Терек ниже Моздока в районе станица Ищерская - аул Бено- Юрт и преграждала путь фашистким полчищам, рвущимся к Грозненской и Бакинской нефти. Положение на фронте нашего участка было очень тяжелое - Грозненский нефтеносный район был охвачен огнем пожаров, возникших от усиленных бомбежек с воздуха.

Доложив о прибытии в штаб дивизии для несения службы «офицера связи» я, был предупрежден Начальником оперативного отдела - быть готовым в любую минуту к выполнению боевой задачи.

Мы с группой солдат - разведчиков бодрствовали у боевых, оседланных лошадей в ожидании приказа, и вот глухой, темной, южной ночью около 24 часов мне был вручен срочный, секретный пакет, который надлежало доставить на левый фланг дивизии в район Бено Юрт, где немецкое командование сосредоточило большие силы для форсирования реки Терек. Надо было срочно упредить командование о готовящейся угрозе.

К восходу солнца мы были уже близки к командному пункту, но нас начали преследовать два немецких истребителя «Мессершмидт», которые как стервятники пикировали над нами и с бреющего полета обстреливало из пулеметов.

Несмотря на угрожаемую опасность, мы, используя складки местности и промоины в террасах продолжали скакать в заданном аллюре, а перед самым Бено Юртом на нас было выведено звено пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс», которое сбросило весь бомбовой груз, да еще на втором заходе обстреляло из пулеметов и пушек.

Благодаря выносливости и выучке лошадей, смелости и находчивости сопровождающих разведчиков, мы точно в установленный срок и без потерь доставили секретный пакет.

Позднее нам стало известно, что этим пакетом упреждался замысел врага по форсированию реки Терек и наши славные части, входящие в состав 389 СД в смелой и решительной контратаке не только сорвали замысел врага, но и нанесли значительные потери в живой силе и технике.

На рапорте о выполнении задания моим сопровождающим солдатам разведчикам т. т. Гундареву и Красильникову командование объявило благодарность и мы в радостном возвратились в свой дивизион, занимающий позиции в Верхнем Науре против станицы Ищерская и Наурская

Хорошие ребята!
Благодарю Вас за присланное поздравление с 31-й Годовщиной Победоы советского народа на фашисткой Германией в Великой Отечественной войне 1941- 1945 годов.
Желаю Вам больших успехов в учебе и труде. Лодыгин.

Лодыгин Федор Васильевич

Дорогие уважаемые учащиеся Пакшеньгской школы, комсомольцы пионеры, дорогие мои земляки!

Во первых спешу сообщить, что ваше письмо получил за которое сердечное вам ребята спасибо.

С удовлетворением выполняю Вашу просьбу. Только, что я Вам мои юные друзья могу рассказать о себе, ибо мой боевой путь по дорогам минувшей войны, как и у всех советских людей старшего поколения, испытавших ужасы войны, он был не из легких.

Когда сейчас, спустя почти тридцать лет, после окончания войны, думаешь о минувших событиях, в памяти ярко встает прошлое, пережитое - и горести неудач и радость побед. Вспоминается и 1941 год, когда враг стоял на подступах Москвы, у стен Ленинграда, рассчитывая на легкую победу. Но он понес под Москвой, а затем на Волге и других битвах тяжелые поражения инее смог спасти свою имперскую столицу от падения. Под обломками поверженного Берлина было погребено фашистское государство, вместе с преступником Гитлером.

Какой зато назидательный урок! От первых неудач начального периода войны к полной капитуляции побежденного врага, гитлеровской германии – такой великий путь нашей армии в минувшей войне.

Это ли не выдающийся исторический пример. Вот что значит выдающиеся идеи ленинизма, воплотившиеся в могучем социалистическом строе Советского государства.

Пройдут века, но никогда не изгладится в памяти грядущих поколений героический подвиг советского народа и его Вооруженных сил, разгромивших гитлеровскую Германию в Великой Отечественной войне.

Через все битвы и сражения, через трудности и невзгоды прошли героические воины Советской Армии. Многие из них пали смертью храбрых на полях войны, в том числе более ста двадцати сложили головы и наши земляки. Их ратный подвиг будут чтить благодарные потомки.

Дорогие земляки, мои юные друзья!

Мне очень трудно рассказывать Вам о себе, да как то и не совсем удобно. Почти с первых дней войны я был на фронте. С 26 июня 1941 года мне довелось участвовать исключительно в тяжелых оборонительных боях на Северо – западном направлении под городом Псков, Луга и на дальних подступах Ленинграда, 1942 – июнь 1943 года Карельский фронт, 1943-1945 в составе 2- Украинского фронта довелось участвовать во многих крупных наступательных операциях по освобождению Советской Украины, такие как: Корсунь – Шевченковская операция, освобождение Советской Молдавии: Окружение и ликвидация Кишиневско – Ясской группировки, освобождение Румынии.

В состав третьегоУкраинско фронта довелось участвовать в боях по освобождению Венгрии: Будапештская и Балатонская операции, и наконец Венская, упорные бои за освобождение Австрийской столицы Вены. В этих боях 4 апреля 1945 года я получил третье по счету тяжелое ранение в голову.15 апреля 1945 года наш войска взяли город Вену.

Таким образом из очень краткого перечисления крупнейших событий войны, пришлось многое видеть и знать, но даже если бы я рассказал о бо всех годах войны, пережитых мною, все равно это были бы только некоторые страницы этой огромной летописи Великой Отечественной войны.

Дорогие юные друзья!

С каждым годом все дальше в глубь истории уходят события Великой Отечественной войны. Но для тех, кто воевал, кто полной чашей испил и горечь отступления и радость наших великих побед, эти события никогда не изгладятся из памяти, навсегда останутся живыми и близкими.

В условиях нашего города Вологды, в многочисленных школах, учащиеся, комсомольцы, пионеры проводят большую работу, организованы кружки красных следопытов, а в ряде школ созданы музеи боевой славы. Вот например 32-я школа не давно оформила ряд неплохих стендов, на которых наглядно изображен боевой путь нашей прославленной 111-24 Гв. Краснознаменной стр. дивизии, которая формировалась в Вологде, и отсюда, в начале войны, ушла на фронт, в составе этой дивизии я получил первое боевое крещение. Безусловно, мы ветераны войны, над своей подшефной школой, держим повседневный контроль, поддерживаем тесную связь и оказываем посильную помощь. И в результате мы получаем не плохие результаты в военно – патриотической работе. В заключении, дорогие земляки, я Вам желаю успехов в этом большем очень важном деле.

Вот 1-3 июля 1973 года у нас в Вологде состоялась незабываемая встреча ветеранов нашего соединения, посвященная этой встрече была опубликована в нашей областной газете «Красный север» целая страница, на которой показан боевой путь нашей дивизии, и фотография ветеранов, тут есть и автор данного письма. И еще вам высылаю самую свежую статью, тоже из нашей газеты от 4 апреля 75 года. В день 30-годовшиы освобождения Венгрии. В этой небольшой статье. я описал небольшой эпизод одного из боев. в районе не далеко от озера Балатон, в марте месяце 1945 года. И еще Вам высылаю свою фотографию, на память моим юным друзьям – дорогим землякам.

Желаю всему педагогическому коллективу, техническому персоналу и всем учащимся крепкого здоровья, больших творческих успехов в работе, хороших показателей в учебе. Всего Вам доброго, дорогие земляки.

С сердечным приветом Ваш земляк ветеран войны, майор в отставке Ф. Лодыгин. 08.04.75.

Дорогие ребята!

Великую Отечественную войну я закончил в должности командира минометной роты, в звании гвардии старшего лейтенанта в составе 204 гв. стрелкового полка 69-й гв. краснознаменной стрелковой дивизии, 3-го Украинского фронта.

Я уже отмечал, что 4-го апреля 1945 года в боях за Вену был тяжело ранен в голову. После продолжительного лечения в госпитале в сентябре месяце 1945 года для дальнейшего продолжения службы был передан в войска МВД, позднее в органы МВД в которых служил до 25 мая 1959 года. Демобилизован по болезни.В настоящее время нахожусь на пенсии, работаю в Вологодском райвоенкомате. За период Великой Отечественной войны за образцовое выполнение боевых заданий на фронте был награжден тремя орденами Советского Союза, медалью за отвагу, медалью за боевые заслуги, медалью 1-й степени за двадцать лет безупречной службы и еще шестью разными медалями, всего 12 Правительственных наград, в том числе три награды уже получены в мирные годы.

08.04.1975 года

Горбунов Михаил Иванович

В Советскую Армию призвали в ноябре 1943 года в возрасте 17 лет. Член ВЛКСМ с 1942 года. Служба начиналась с учебы, сначала в городе Северодвинске, а затем в при фронтовой полосе, в Смоленской области. По специальности артиллерист, истребительно-противотанковой артиллерии. Первые бои принял весной 1944 года в Белоруссии (кинофильм «Освобождение» если смотрели, примерно так и было) Для нашей части бои прошли с большими потерями в технике и живой силе Но враг не прошел и был уничтожен. Наша батарея потеряла все 4 орудия, из 62 человек осталось нас 6 человек.

После этих боев нас отвели в тыл на переформирование и пополнение в Брянскую область в город Карачев. Попал я в 283 Гвардейский истребительно-противотанковый полк, который был переброшен на формировку и пополнение из Крыма, после его освобождения. После, по моему, нас перевели в состав12 го танкового корпуса, 2-й танковой армии, который стоял в обороне, в Польше.

Форсировали реку Вислу (Магнушевский плацдарм) и начали подготовку к решающему штурму Берлина и окончательному разгрому фашистской Германии. До половины января 1945 года сильных боев не было, были перестрелки и кое-когда контратаки с обеих сторон

15 января 1945 года началось решающее наступление за окружение Варшавы. Предварительно была проведена артиллерийская подготовка в течении двух с половиной часов, было выпущено по обороне противника более миллиона снарядов и мин разного калибра 1 января прорывом в тыл врага была отрезана и взята Варшава Нашему полку было присвоено имя «Варшавский». Наш танковый корпус был корпусом прорыва, мы действовали в тылу врага на глубину до 100 км, наводили панику, захватывали мосты, железнодорожные узлы. И так с боями дошли до устья Одера, взяли город Альдам. До этого наш полк под городом Бранденбургом попал в окружение, у нас кончились боеприпасы, были большие потери, в течении двух недель мы отбивались и всё же вышли из окружения подбив несколько танков и уничтожив несколько сот вражеских солдат. Здесь я получил контузию и был представлен к ордену Славы 3-й степени. Самое примечательное это бой за Берлин. Мы начали наступать с плацдарма на реке Одер. До Берлина было 60-70 км.. Но эти бои были самые трудные. Много было потеряно боевых товарищей. 18 апреля 1945 года мы подошли к Берлину. Центр стал досягаем для нашей артиллерии. Начался штурм. Бои шли за каждый дом. Наступление нашего корпуса проходило с севера - востока. На пути были Селезский вокзал, тюрьма Моабит, квартал Шарлоттенбург, и рядом логово Гитлера, рейхстаг. Под огнем врага форсировали реку Шпрее, переправили орудие и стали продвигаться к вокзалу. Пришлось поднять орудие на 4-й этаж и обстреливать врага с высоты. Рядом была тюрьма Маобит, нам запретили по ней бить. Там сидели лучшие люди-коммунисты антифашисты (там замучили Тельмана). Особенно нам трудно пришлось в квартале Шарлоттенбург, у станции метро, нас атаковали несколько раз эсэсовцы, они появлялись из метро и даже из подземных канализационных колодцев. У нас тут был выведен весь орудийный расчет, я остался один (с крыши дома сбросили связку гранат).Это было 1 мая. НА 2 мая была объявлена капитуляция Берлинского гарнизона - это победа, что тут было?! Дожили, победили - на словах не передать. В мемуарах книги одного крупного военачальника есть слова: особенно самоотверженно сражались артиллеристы 283 полка в битве за Берлин - а это мы. Наш полк имел огромные заслуги и именовался так- 283 гвардейский истребительно - противотанковый, Варшавский, Орденов Красного знамени, Суворова и Кутузова полк. Я же скромный труженик войны имею награды: ордена – Красной звезды, Славы 3 степени. Медали – за освобождение Варшавы, за взятие Берлина, за победу над Германией,30 лет Советской армии и флота, 20 лет победы над Германией, 25 лет победы над Германией, 50 лет Советской армии и флота, 30 лет победы над Германией.

Прошло 30 лет, подробности стерлись из памяти. С уважением дядя Миша.

Шаманин Григорий Александрович

Здравствуйте, Лидия Ивановна.

Получил Ваше письмо и вот отвечаю.

Я, Шаманин Григорий Александрович родился в деревне Мараконской, в семье Шаманина Александра Александровича, 27 января 1915 года.

Из Пакшеньги уехал осенью 1929 года и поступил в Вельскую Лесхимшколу. В1932 году окончил и поступил на работу в Вельский лесхимсоюз. В1934 году по решению райкома комсомола был отправлен на лесосплав и с июня по октябрь 1934 работал секретарем комитетам ВЛКС на Бобровской Запани (это 40 км выше города Архангельска) По окончанию работы на Запани решением Архангельского горкома комсомола был направлен в политотдел Севморфлота, где с 1 октября 1934 по 15 сентября 1935 работал секретарем комитета ВЛКСМ северной морской Дноуглубительной базы.

В сентябре 1935 по специальному набору был призван в вооруженные силы СССР и направлен в Пермское военное училище летчиков, которое окончил в ноябре 1937 года и был направлен в ВВС Тихоокеанского флота. В декабре 1939 был направлен в краснознаменный балтийский флот.

Участвовал в войне с финнами в составе 122 отдельной эскадрилий рядовым летчиком. После войны уехал на Дальний восток, где продолжал летать до лета 1944.

В 1944 был направлен на северный флот, где участвовал в боях с немцами командиром эскадрилий. По окончании войны, в июне 1945 года был направлен на Дальний восток в ВВС ТОФ, где участвовал в войне с Японией. После окончания войны в ВВС ТОФ служил до сентября 1948 года. В сентябре 1948 года поступил в Военно – Воздушную Академию (сейчас академия имени Гагарина) Окончил ее в 1952 и был направлен в ВВС черноморского флота. С 1952 по 1956 служил начальником штаба авиационного полка, с 1956 по 1960 командиром полка. Демобилизован в запас вооруженных сил в ноябре 1960 года, полковником.

1) 2 Ордена Красного знамени

2) Орден Отечественной войны 1 степени

3) 2 Ордена Красной звезды

4) 9 медалей.

Адрес: Крымская обл., г. Евпатория, ул. Демышева, д.104 кв.4

Кузьмин Николай Тимофеевич

Любовь Прохоровна извините, но Вашу просьбу выполняю. Задержка с ответом заключалась в том,что лежал в госпитале 6 месяцев, а тут еще похоронил жену, ну да это в прочем отношения не имеет.

Что могу написать о себе. Окончил Вельский с/х техникум, направили работать в Р-Кокшеньгский сельсовет.

В мае месяце 1939 года призвали в Красную Армию, а уже в сентябре того же года пришлось освобождать Западную Украину. Дошли до города Перемышля где и установилась граница с немцем. Нашу часть направили в город Львов, где мы и находились до 18.06.41 г. Ночью нас подняли по тревоге и мы выехали к Перемышлю. Остановились в лесу, в 24 км. от города. Сказали, что будем находиться в лагерях всё лето, а может и зиму.

22 июня у нас был рабочий день, так как при переезде со Львова до Лагеря много произошло поломок в танках. Мы их получили в октябре 1940 года и из парка ни куда (секретная т-34). Утром пошли на физзарядку, это в 6 часов, слышим грохот артиллерии, в небе увидели не наши самолеты, а мы ничего не знаем. И лишь только когда прибежали в расположение, то узнали что война. А ведь мы в 24 км от границы, а дальше пошла полная неразбириха, бросали по фронту то туда то сюда, в общем на изматывание техники.

Нет подвоза снарядов, нет диз. топлива. Это сейчас на любой нефте базе полно солярки, а тогда ее не было. Вот и начали бросать свои Т-34, я на своей доехал до бывшей старой границы с Польшей, до реки Збруч, где и распрощался с ней, сгорела.

Остановились около города Прилуки Черниговской обл, получили снова машины, но уже легкий БТ-7. И всё катили на восток. Под Киевом ранило и попал в госпиталь в город Сталинград. Через некоторое время и нашу часть отвели на формировку, и тоже в Сталинград. Получили машины и 2 января 1942 года вышли на фронт, в Харьковскую область. В позиционных боях были до 12 мая, потом прорвали немецкий фронт, взяли Лазовую, а 18 мая он нас отрезал, так что мы остались в тылу у немца 160 км. Выходили кто как мог, шли ночами, а где проходит фронт ни кто не знает. 30 мая нас уже собралось около 1000 вояк, а оружия нет, так как большинство шофера и танкисты, а личное оружие наган, без патрон. И впереди Донец, а что по ту сторону никто не знает. И вот ночью, 30 мая штурмом берем село Протопоповка на берегу Донца. Все голодные, ну и пошли громить немецкие продсклады. Ну а немец опомнился, узнал что за вояки, и давай лупить из всех видов оружия. Бросились все к Донцу, средств переправы нет, в общем мало кто вышел, большинство потонуло. А кто и вышел, то большинство в чем мать родила.

В общем с 23 танкового корпуса, в котором было 4 бригады, наскребли лишь одну. Через 10-15 дней бросают под Ворошиловоград, и опять бежим, спасибо хоть у нас уцелели автомашины. В общем очутились мы в городе Сунгаите. Получили американскую технику, которая поступала через Иран, и начали воевать на Кавказе, в районах Грозном и Ордженикидзе. 7 ноября 1942 года меня контузило, подорвались на мине. И очутился я в Железноводске. Пришел в сознание только на 15 сутки, не слышал, не разговаривал, и переворачивали сестры. Как только начал ходить убежал з госпиталя, так как бригаду перебрасывали под Новороссийск. Как высадили с корабля пошли в бой, взяли несколько станиц и остановились на «голубой линии» И только 16.09.1943 года при содействии нашей бригады был взят город Новороссийск. Бригаде присвоили звание Новороссийской. Потом готовились десантом в Крым, но не вышло и нас направили на 4-й Украинский фронт.

Ну а дальше могу сообщить, что за отличные боевые действия в составе 5 Гвардейской Новороссийской Краснознаменной Орденов Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого 2 степени отдельной танковой бригады, товарищ Сталин объявил всему личному составу благодарности, за взятие города Ужгород 27.10.44., за взятие города Михайловце, за взятие города Шаторальяуйхен (Венгрия), за взятие Бельск 12.02.45., за взятие Кошица 20.01.45., за взятие города Опава 23.04.45.,
Вот так закончилась война 9 мая 1945. А нам зачитали об окончании войны и марш бросок за 200 км на Прагу, где и закончили свою баталию 12.05.45. После два месяца стояли в предместье Праги, потом правительство нас попросило и мы переехали в Венгрию, в город Сикеш Викеш Вар. 17.10.45. был демобилизован. Два года работал агрономом подсобного хозяйства Кабардинского торга, потом переехал на Кубань. Работал агрономом, управляющим отделения, а сейчас уже с 60 го года на заслуженном отдыхе. Вот и вся моя биография.
Да еще такой вопрос. Вы не местная?, насколько я помню Некрасовых в Степанковской не было. Ну вот и всё. Высылаю фото 1945 года. Прага.
22.04.86. Кузьмин.

Горбунов Николай Степанович

Здравствуйте, уважаемая Лидия Ивановна!

На днях Дина Павловна передала мне письмо, спасибо. Хотя мне трудно сейчас ориентироваться в какой форме следует ответить на вашу просьбу, но я постараюсь кое- что написать из своей жизни, если это в какой мере заинтересует Вас. Раньше я никогда не писал на эту тему, но сейчас попытаюсь коротко изложить, как только могу, хотя, по-видимому, неизбежать и многословия, за что заранее прошу извинения. Все же Вам будет легче из общего рассказа взять только то, что считаете нужным. Думаю, что некоторые даты и факты помогут дополнить ранее собранный Вами материал. Биография моя достаточно скромна, как впрочем, у многих деревенских мальчишек нашего поколения.

Родился 28 декабря 1924 года в деревне Заречье. Отец мой – Горбунов Степан Федорович и мать- Прасковья Михайловна были малограмотные сельские труженики. Я с гордостью всегда вспоминаю своего отца, как в 30-х годах он работал на лесопункте, был всегда ударником, за что награждался путевкой в дом отдыха в Архангельск, что-то дней на 5 или 7. О нем тогда писали в областной газете «Северный путь» или «Правда Севера»- точно не помню. Перед войной, по состоянию здоровья он вынужден был уйти с этой работы, и стал работать продавцом сначала в Пакшеньгском сельпо, а затем в Раменье. Летом 1941, вскоре после начала войны, он был призван на фронт, попал под Ленинград на Волховский фронт. Тогда ему было 38 лет и, служил он в армии сапером. Год он был на фронте, а летом 1942 года мы получили извещение, что отец пропал без вести. Так больше мы о нем ничего не знаем до сегодняшних дней, как и при каких обстоятельствах он погиб. Были его однополчане из д. Антрошево, которые рассказывали, что в последний вечер его видели как он с группой солдат направлялся на какое-то боевое задание, откуда он не вернулся, вся группа погибла.

Мама наша - великая труженица, безграмотная колхозница того времени. В колхозе она трудилась от зари до зари, воспитывала почти одна четверых детей, вела свое домашнее хозяйство.

Теперь часто вспоминаем, откуда только брались силы вот у таких женщин. Вот такие трудяги и ковали в тылу победу над врагом! Они сами честно и добросовестно работали, да и нас приучали к этому с самых детских лет. Мы еще дошкольного возраста, а потом в школьные каникулы и летом работали в колхозе, исполняли посильную работу, а как это пригодилось в жизни! Умерла мама в 1980 году на 78 году жизни.

Учился я в начальной школе в д. Подгорье. С благодарностью вспоминаю свою первую учительницу, пожилую женщину, очень строгую и требовательную женщину, но честную и добрую, всеми уважаемую Анну Варфоломеевну. В это время в Пакшеньге была только начальная школа и большинство детей не имело возможности продолжать учебу дальше. После окончания начальной школы я год работал в лесу, потом на сплаве леса.

На следующий год мать отвезла меня в Судрому, где я учился в 5 классе. К этому времени в Пакшеньге открылась семилетка, так что 6 и 7 классы я закончил дома.

Наши сверстники хорошо помнят таких замечательных преподавателей Пакшеньгской Н.С.Ш, как Прибыткова Анна Федоровна, Щекина Анна Григорьевна, Попов Сергей Васильевич и др. Правда Попов С.В. последнее время стал злоупотреблять спиртным, но мы тогда все равно не очень то обращали внимания на его слабости, а больше ценили его положительные стороны и ученики его любили.

После окончания семилетки в Пакшеньге я поступил учиться в Вельское педучилище, но и это училище мне не суждено было закончить, началась война. 1941-1942 годы – это тяжелейшее время для всей нашей Родины, как на фронте, так и в тылу. Уже все чаще и чаще пакшары стали получать похоронки с фронта, известия о гибели своих отцов, братьев, сыновей и мужей.

Трудно найти в Заречье дом, в котором не было горя! Летом 1942 года погиб наш отец. Не успела мать оправиться от этого страшного горя, как в скорее со 2-го курса педучилища я ушел на фронт. Мне тогда было неполных 18 лет. Несмотря на свою молодость, мы уже в 1941 году добровольно изучали военное дело в кружках при Вельском райвоенкомате. Помню, как ходил к военкому с просьбой отправить на фронт, но меня не брали, т.к. не исполнилось еще 18 лет.

Весной 1942 после окончания 2 курса педучилища меня направили в железнодорожную экспедицию, которая работала на железной дороге между Синигой и Коношэй. Там я узнал, что мои сверстники из Вельского педучилища и средней школы начали призываться в танковые пулеметные и др.военные училища. Узнав об этом я сразу же без разрешения начальников поехал в Вельск в военкомат. Вот так и получилось, что я призвался на 2 недели позже своих товарищей. Разнарядки в училища уже не было, тогда меня направили на северный флот в город Мурманск, а там я попал на эскадренный миноносец «гремящий».

В это время на севере так же шли тяжелые бои, враг рвался к городу Мурманску, не считаясь с потерями, стремился захватить этот единственный незамерзающий порт на севере, базу кораблей северного флота. На корабле я был назначен комендором БЧ-2. Обучение пришлось проходить прямо на корабле. Несмотря на то, что здесь служить пришлось мне не долго, но один из эпизодов я хочу здесь рассказать:

Это было в сентябре 1942 года. Конвой в составе 34 транспортов союзников, 6 наших транспортных судов и 16 кораблей охранения под прикрытием большой группы самолетов вышел из Исландии в наш порт Архангельск (заранее оговариваюсь что эти цифры я тогда не знал, а узнал позднее, из официальных документов. Когда этот морской транспорт с десятками тысяч тонн вооружения и продовольствия подошел к нашей зоне, наши корабли приняли его под свою охрану. В группу кораблей охраны вместе с эсминцами «Валерий Куйбышев», Сокрушительны», и кораблями других классов, входил и «Гремящий», на котором я служил матросом (краснофлотцем), на 76мм пушке. Вся эта армада двигалась в направлении к Новой земле, а потом резко повернула горло Белого моря, чтобы обмануть противника и отвести удар подводных лодок и авиации. Конвой шел в несколько кильватерных колонн. Всего к этому временив группе было уже около 80 единиц кораблей, транспортов, и судов разных классов. Почти над каждым транспортом был поднят аэростат воздушно заграждения. Всё это выглядело как огромный плывущий город. К утру мы подошли к мысу Канин нос Внезапно появились в нашем районе фашистские самолеты разведчики. Немцы хотя и поздно,но пронюхали про наш конвой и предприняли коллективную атаку на него. Около10-ти часов утра показались фашистские четырех моторные торпедоносцы, которые шли в атаку на нас с кормы, на бреющем полете (очень низкая высота над морем) С моря нас атаковали подводные лодки противника. Почти одновременно, из под облаков вывалилась группа немецских бомбардировщиков «Юнкерс-88» (их было более полусотни). Все корабли открыли огонь по противнику из всех имеющихся огневых средств. Орудия главного калибра били по низколетящим торпедоносцам, стреляли зенитные орудия всех калибров по бомбардировщиками «Фоке-Вульфам». Буквально строчили автоматические пушки и крупнокалиберные пулеметы. Наш «Гремящий» открыл огонь из орудий главного калибра всем правым бортом, били орудия всех калибров. Весь личный состав корабля, кроме ходовой вахты, был направлен на помощь артиллеристам. Кто подносил снаряды, кто убирал от орудий стрелянные гильзы, кто подменял раненых и убитых. Стволы орудий от такой стрельбы так накалялись, что на них набрасывали мокрую ветошь, чтобы стволы быстрее охлаждались, так эти тряпки сразу начинали дымить. Залпы орудий, гул моторов, разрывы бомб и артиллерийских снарядов, громкие команды командиров, стоны раненых – все смешалось воедино. Это было что - то страшное, море кипело!

Первая массированная атака противника была отбита с большими для них потерями. Фашисты потеряли 15 самолетов, при чем «Гремящий» сбил два фашистских самолета. Торпедоносцы не сумели направить свои торпеды в цель. От нашего заградительного огня они сбросили их далеко до подхода к конвою, а когда сами прошли над транспортом, то попали под ураганный огонь эскорта и транспортников союзников. Бомбы противника летели мимо каравана. Однако в этом бою был подбит один американский транспорт. И хотя он был на плаву, потерял только управление, но он вышел из общей колонны, а экипаж союзников покинул свое судно. Фашистские самолеты сразу набросились на легкую добычу, и буквально в считанные минуты потопили его. После этой комбинированной атаки противника на конвой еще было несколько разрозненных атак, но они не имели успеха. Транспорт PQ-18 был доставлен в порт назначения и стал на рейде г. Северодвинска. Из 40 транспортов вышедших из Англии до Северодвинска дошли только 27. Двенадцать транспортников союзники потеряли до начала нашего конвоирования, а в нашей зоне был потерян только один транспорт «Кентукки». В бою проявилась несгибаемая стойкость и героизм советских моряков, их беспредельная верность и преданность советскому народу, Родине, Коммунистической партии.

Осенью 1942 года была тяжелая обстановка под Сталинградом. На флоте был брошен клич «Добровольцы на защиту Сталинграда» Таких добровольцев на флоте было очень много, поэтому Военный совет Северного флота принял решение отпускать с большего корабля не более 4-5 человек. Я в этот список все же попал и был откомандирован в город Мурманск для формирования и отправки на Сталинградский фронт. Но и тут моя мечта не сбылась, в команду я не попал. Как я узнал позже, в Северный флот поступили новые 85 мм зенитные пушки. Поэтому команду артиллеристов вместо Сталинграда отправили в артиллерийский полк.

Я же попал на 963 отдельную зенитную батарею. Фашисты к этому времени не добившись своих целей на севере, перешли к обороне. До сентября октября 1944 года здесь были бои только местного значения, осуществлялись воздушные налеты противника, которые успешно отражались. Враг пытался бомбить наши аэродромы, морские конвои, наши корабли и военные объекты.

В апреле 1944 года я вступил в ряды КПСС. Вот на партбилет я и фотографировался тогда (посылаю фото). Вот такими мы были молодыми тогда! Было мне тогда почти 20 лет, а позади уже были два года суровой фронтовой жизни. Там же в сопках Кольского полуострова у п - ва Рыбачий мы встретили великую Победу! Вскоре после войны меня направили учиться в Краснознаменное артиллерийское училище Береговой обороны в город Владивосток. После переформирования училища я учился в Военно Морском минно – артиллерийском училище в городе Кронштадте, которое окончил в 1948 году. После училища моя офицерская служба проходила в городах: Лиепая, Рига, Калининград.

Прослужив 28 лет в армии, в звании майора, я вышел в отставку и уже 14 с лишним лет нахожусь на пенсии, но на сегодняшний день работаю на одном из заводов в городе Калининграде.

Всю свою жизнь где бы не находился всегда вспоминаю родные места, Пакшеньгу, и ее замечательных пакшаров, которые только внешне кажутся суровыми северянами, а в жизни- это добрый и сердечный народ! Сейчас уже после нас, в Пакшеньге выросло целое молодое поколение. Жизнь стала совершенно не та что раньше. Молодежи только учись, и честно трудись и перед каждым откроются любые двери, исполнится любая мечта! Хотя наше детство прошло безрадостно, голодно и холодно, мы вспоминаем эти года со слезами на глазах от сознания того, что и этих трудных условиях мы выросли полезными людям.

Уважаемая Лидия Ивановна.

Высылаю вам четыре фотокарточки: на одной мой отец в предвоенные годы, фото моей юности и карточку последних лет

Буду рад, если что ни будь пригодится для вашего благородного дела

К моему стыду признаюсь что я так и не смог вспомнить Вас, а ведь вы наверное моего возраста или немного моложе. Смутно помню только вашего отца и кажется брата. Очень бы хотелось узнать и мне, что Вы собираетесь сделать из собранного материала, где будет размещено (в колхозе, школе, с/с) Наверно будут и такие данные: сколько Пакшаров было призвано на фронт в годы войны, сколько из них погибли, сколько вернулись с фронта в Пакшеньгу, кто сейчас из фронтовиков живет и здравствует. Что нового в Пакшеньге, каковы перспективы ее строительства и развития.

С уважением к Вам Горбунов.

Лодыгин Иван Александрович

Уважаемая Лидия Ивановна!

Тронут вашей просьбой, а еще более вашим намерением собрать материал по истории Пакшеньги, «медвежьего угла» в недавнем прошлом, о людях наших деревень, о их скромном вкладе в защиту и процветание Большой Родины и организовать колхозный или школьный музей.

Мое желание совпадает с вашим, Это считаю очень нужно и важно для потомков, для воспитания новы поколений земляков в духе любви к родному краю – малой Родине, земле предков. По этому поводу мы обменивались мнениями несколько лет назад с земляком из Заречья Александром Степановичем Кузьминым. Он краевед и обещал уже определенный материал о Пакшарах. Надеюсь что вы его знаете и с ним свяжитесь. Он вам, думаю поможет. А живет в Вельске, на ул. Революционной 47.

О себе право не знаю что сообщить. Едва ли моя особа будет представлять интерес, кроме того, что довелось участвовать в защите Отчизны в годы Отечественной войны.

Родился в 18 году в Заречье, первенцем в многодетной мужицкой семье Сашки Маланьина - Лодыгина Александра Михайловича. Отец был и первым моим учителем, хотя сам он окончил в свое время 3-х классную церковно приходскую школу. Когда подошла пора мне учиться в школе, тяжело заболела мама. Её с трудом спасли в Вельской больнице. В это время пришлось мне помогать отцу в семье и по хозяйству, няньчить младших брата Николая (погиб в Отеч. Войну) и сестренку Анну (теперь она на пенсии, ветеран колхозного труда). Поэтому в школу мог пойти после 9 лет, когда мама выздоровела. По окончании Пакшеньгской школы – четырехлетки, учился в Вельской средней школе, а после 7-ми классов в педучилище. Последнее закончил в 1939 г. И был направлен на работу в школу в г. Молотовск (ныне Северодвинск). Однако лишь приступил к работе учителем в начальных классах, как в октябре этого же года был призван в ряды Красной Армии и направлен на учебу в Ленинградское военно – мед. училище. При этом с желанием не считались (я хотел служить в любых войсках, но потом вернуться на работу в школу и продолжить свое образование). Не считались с желанием потому, что для армии нужны были кадры командного и нач. состава, ибо назревала война.

По окончании военного училища в звании военфельдшера с двумя «кубиками» в петлицах направили меня 17 июня 1941 года в военную часть в г. Шауляй Литовской ССР.

22 июня в 4 часа мы были разбужены гулом фашистских самолетов и воем смертоносных бомб. Так началась для меня дорога войны от города Шауляя. И прошел ее фельдшером в составе отдельного истребительного противотанкового артполка Р2К (Резерв Главного Командования). Полк перебрасывался с одного фронта на другой, из одного соединения в другие, на танко опасные направления.

Моя работа была в основном всегда одна: оказывать доврачебную помощь раненым на поле боя и организовывать их отправку в полевые лечебные учреждения. Хотя иногда приходилось и за автомат браться. На войне всякое бывает.

В1943 году, в боях под Витебском, был тяжело ранен. После трехмесячного лечения в госпиталях вернулся в свой полк. Войну наша часть закончила утром 9 мая 194 года в устье реки Вислы.

В 1942 году вступил в ВКП (б). Награжден тремя боевыми орденами (два ордена Красной Звезды и орден Отечественной войны 2 степени) и рядом медалей.

По окончании войны продолжил службу в войсках Сов. Армии. В 1961 году по личной просьбе в связи с выслугой лет был уволен в запас в звании майора.

В апреле 1961 года переехал с семьей на постоянное житье в г. Ярославль. С той поры работаю на городской станции скорой помощи. Участвовал всегда в партийной и общественной работе (в составе парт бюро, профкома, заседателем народного суда, пропагандистом и т. д.)

Вот в основном и все о себе. Если чем либо буду полезен вам, пишите. Всего вам доброго. Удачи в работе. С приветом Иван Лодыгин. 1-85 г.

Р.S. Высылаю фото (1944г. после лечения в госпитале). Высылаю так же карточку друга и земляка из Заречья Горбунова Алексея Степановича (младший сын Степана Петровича – ветерана Цусимской битвы). Алексей на год раньше меня окончил ленинградское военно – медицинское училище. Участвовал в финской компании и на фронтах Великой Отечественной войны в должности военфельдшера. Был тяжело ранен в легкие, уволен из Армии по инвалидности. После фронта жил в Москве, окончил Архивный институт, работал по новой специальности. Умер в 196? году в результате болезни легких (последствия ранения). Был награжден орденами и медалями Сов. Союза.

Лодыгин

Зиновьев Николай Павлинович

Здравствуйте товарищи комсомольцы!

С искренним приветом ваш земляк Зиновьев Н. П.

Я получил ваше письмо, где вы просите рассказать как участника Великой Отечественной войны. Я одобряю ваши действия и с удовольствием напишу как я воевал.

Я летал на бомбардировщике с первого дня начала войны, защищая Белорусию. Это были очень тяжелые дни войны. Самолеты, на которых летал я, были слабы, и скорость их была 220-230 км/ч, поэтому первые дни войны наш полк наносил бомбовые удары по колоннам немецких танков, машин и артиллерии неся большие потери. Так случилось и со мной, 29 июля я повел группу из 5 самолетов для уничтожения танков, в одном из пунктов бомбовый удар был удачным, прямыми ударами были уничтожены или повреждены несколько машин. Но при отходе от цели наша пятерка была атакована группой истребителей противника, и три наших самолета были сбиты. В том числе и мой самолет, два экипажа погибли. Мой экипаж снова вернулся в полк. 11 июля 41 года снова была поставлена задача, мне с группой с трех самолетов, то есть звеном, уничтожить артиллерию и автомашины на аэродроме. Это было очень рано утром и немцев мы застали, как говорится на ночлеге и мы удачно нанесли бомбовый удар. И только при отходе от цели начала стрелять зенитная артиллерия. Но это было уже поздно.

12 июля наш полк послали получать другие самолеты город Харьков, более современные. Самолеты которые могли летать со скоростью 400-450 км/ч, и были мы направлены на Юго - Западный фронт, на участок Днепропетровск - Кременчук, где немцы рвались за Днепр. Мы здесь воевали успешно, много переправ было разбито и техника находящееся на них была пущена на дно.

Еще опишу один из эпизодов. Летя в разведку, мной было обнаружено большое скопление машин и артиллерии застрявшей в украинской грязи «р-н Полтавы». Командующий Корпусом предупредил меня, даю вам 9 самолетов штурмовиков Ил – 2, поведешь ты. Я повел эти самолеты, это было радостное зрелище, как штурмовики наносили удары. Сделали по три захода, с первого захода были пущены снаряды и потом два захода штурмовыми пушками и пулеметами, задание было выполнено отлично. Оценка была дана командующим корпусом. За успешные боевые действия полку осенью 1941 года было присвоено Гвардейское звание.

В 1942 году я полетел на разведку в тыл противника,. Это была Изюм – Барвенковская операция. Сбросив бомбы на скопление войск у переправы, был атакован тремя истребителями, отбивая атаку, сбил одного истребителя, но два других продолжали наносить атаки. Самолет весь был избит, я был ранен, но мотор был цел и летчик сумел довести самолет до своего аэродрома. Самолет был непригоден к восстановлению. Я через два с половиной месяца снова вошел в строй. В 1943 году получили новые американские самолеты Бостоны и были переброшены к Орловско – Курской операции. Здесь мы уже имели воздушное преимущество. Если летим полком, а полк бомбардировщиков 30 самолетов, давали прикрытие 30 истребителей, а то и больше и немецкие истребители редко вступали в бой. Ну всего не опишешь. Участвовал в освобождение Варшавы и взятие Берлина.

Имею награды: два ордена боевого Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, орден Отечественной Войны 2 степени, медали За отвагу, за Боевые заслуги и ряд других медалей.

С приветом ваш земляк Зиновьев Н. П, г Витебск

Если потребуется фотокарточка она будет выслана.

За ранее прошу извинения, я пишу плохо, почерк неважный, отпечатать машинки нет.

Шаманин Александр Кириллович

Я родился в деревне Степанковской (Мараконской) 6 июня 1919 года Мои родители: Кирилл Варфолмеевич и Мирония Мироновна

В 1936 году я окончил Вельское педагогическое училище, а в 1939 году Вологодский педагогический институт - заочно.

1936 год – 1939 работал учителем и завучем Ракуло – Кокшеньгской неполной средней школы. 1939. декабрь призван в ряды Советской армии и проходил службу в городе Львове.

22 июня в 4 часа утра вступил в бой с немецко – фашистскими захватчиками. 1 июля был командирован на учебу в Ново – петергофское военно – политическое училище им. Ворошилова. В составе училища принимал участие в боевых дествиях на Ленинградском фронте. В октябре 1941 года присвоено воинское звание- политрук и назначен секретарем партбюро 19 отдельного минометного дивизиона, а затем командиром батареи и принимал участие в боях на Ораниенбаумском плацдарме в составе бригады балтийских моряков.

1943 год – секретарь партбюро760 истребительного полка 2 ударной армии

1945 год – офицер политотдела 5 ударной армии

1946-1950 годы – лектор политуправления Советской Контрольной комиссии в Германии. Выступал с лекциями на немецком языке в университетах,школах, на предприятиях.

1950-1960 годы - офицер Политотдела Воронежского военного округа

1960-1970 годы - преподаватель Воронежского авиационно – технического училища.

Демобилизован в 1970 году и теперь уже 15 лет преподаватель политэкономии Воронежсого техникума железнодорожного транспорта.

Воинское звание – полковник. Член КПСС с 1940 года. Награжден 4 боевыми орденами и 20 медалями. Сейчас принимаю участие в военно – патриотическом воспитании молодежи.

Полковник Шаманин.

Дорогие земляки!

Высылаю автобиографию и фотокарточки. Мне очень приятно узнать что на родной земле чтят память ветеранов.

На Пакшеньге прошли мои детские годы. И Ваше письмо пробудило в душе много воспоминаний. Моя покойная матушка, помню работая в поле, провожала меня в деревню Ефремковскую к родным. Мне было всего 5 лет. Так хочется побывать в родных местах, надеюсь что это осуществится. Я желаю вам дорогие земляки больших успехов. Знаю что колхоз «Россия» известен далеко за пределами района, и горжусь этим.

Желаю большого личного счастья, Вам, энтузиастам благородного дела.

Всего Вам хорошего дорогая Лидия Ивановна! Будьте счастливы, С Днем Победы! С праздником 1 мая!

С уважением Шаманин

Лодыгин Леонид Петрович

Уважаемая Лидия Ивановна, здравствуйте!

Ваше письмо получил. Отвечаю на Ваши вопросы. Хотите откровенно признаюсь, что о себе "размазывать" не люблю, тем более, что ничего героического в моей жизни не было, я обыкновенный смертный.

Итак, размышления вслух! Что писать и как писать, в каком объёме, для какой цели? В наше время изменить свою автобиографию? Если это для стенда о земляках - участников войны, то достаточно несколько слов. Непосредственно в боях я участвовал на Дальнем Востоке в августе - сентябре 1945 года.

Если это к разделу об истории Пакшеньги, то там прошло лишь мое детство и юность до 17 лет. Какая же это личность для истории?? Поэтому схему изложения своей автобиографии я выбираю по своему усмотрению, а Вы определяйте, что нужно для Вас.

Относительно фотографии тоже не все понятно. Стандарт? Назначение? Высылаю стандарт 12*18 см., в военной форме. Мотивирую тем, что уволен из кадров Сов. Армии с правом ношения военной формы одежды. Во-вторых: за 30 лет службы в армии успел полюбить форму, тем более, что являюсь Ветераном Вооруженных сил, пенсионером Минздрава Обороны СССР, да и сейчас часто одеваю форму, т. к. работаю с молодежью, готовлю ее к службе в рядах Советской Армии.

Теперь о себе. Родился 21 августа 1926 года в деревне Иванов - Закос, ныне не существующий, в большой крестьянской семье. Родители после 1929 года - колхозники.

Отец - Лодыгин Петр Николаевич, умерший в 1957 году, был человеком чрезвычайного трудолюбия и по деревенски грамотным. На заре колхозной жизни был даже председателем ТОЗа.

Мать - Клавдия Евгеньевна активно и вдохновенно работала в колхозе почти до 70 лет. Вырастила и воспитала семерых детей, да четверо умерли. Я был в общем ряду родившихся десятым. Она была очень чуткой и впечатлительной ко всему, что касалось ее хлопот в большой многодетной семье. Умерла в 1960 году на 73 году жизни, в городе Новосибирске, у своего младшего сына. Там же и похоронили.

Мои детство и юность прошли в Пакшеньге. В деревне Антрошево окончил два класса начальной школы. Помню свою первую учительницу Абрамову Александру Николаевну, очень строгую, требовательную, но справедливую. С 3-го по 7 класс учился в Пакшеньгской неполной средней школе, которая размещалась в дер. Подгорье. В школу ходил пешком, но занятия посещал регулярно. Зимой в школу ходил обязательно на коньках или на лыжах. Хорошо помню и с благодарностью вспоминаю учителей тех далеких лет: Директора, учителя истории Макарова Ивана Васильевича; завуча, учителя математики Прибыткову Александру Федоровну; учителя физики и черчения Петелина Валентина Полиевтовича; учителя русского языка и литературы Щекину Анну Григорьевну; учителя немецкого языка Лодыгину Наталью Васильевну.

В сентябре 1941 года поступил в Вельский сельскохозяйственный техникум на отделение полеводов. Учиться было трудно, так как в жизни были почти постоянные просветы относительно достатка, поэтому, проучивщись год, я из техникума ушел. Учился вместе с Горбуновым Николаем Евгеньевичем, ныне проживающем в Пакшеньге. Это хороший друг моих ученических лет, уважаемый труженик Пакшеньги все послевоенные годы, профессиональный автомобилист.

В период уборки урожая летом 1942 года работал в колхозе, в своей бригаде на Иванском, жал на конной жатке рожь, ячмень, овес, пшеницу. Осень и зиму 1942 года проработал рабочим на спирто - порошковом заводе, вначале вывозил плащку на паре лошадей, а в последующем- сменным рабочим в спиртовом цехе. Моим постоянным спутником в этот период был Боровский Валентин Петрович из дер. Подгорье, весельчак и юморист, хороший товарищ, готов в любую минуту прийти на помощь.

В феврале 1943 года меня, как и всех моих сверстников, призвали на военно - учебный пункт п. Чурга для прохождения подготовки и службы в Армии по 110 - часовой программе бойца - стрелка. Нагрузка была огромная, порой казалось она не вписывается в рамки юношеских возможностей. По 8 часов в день работали на рубке леса. На работу и с работы за несколько километров ходили пешком. А в завершении всего 3 часа занятий боевой подготовкой ежедневно, казарменное положение. Ограниченное питание. Но главное, не ныл и не хныкал! Все понимали, что к войне нужно готовить себя серьезно, «чем больше пота в учебе, тем меньше крови в бою». Нашими инструкторами были бывалые солдаты, вернувшиеся с фронта раненые бойцы Боровский Николай Петрович и Меньшиков Павел Николаевич. Оба они хорошо знали военное дело, имели боевой опыт и умело передавали его нам, будущим воинам. Там я вступил в комсомол.

С наступлением весны работал на лесо - сплавных работах, затем новая хлебоуборка в условиях недостатка рабочих рук. А 28 сентября 1943 года правление колхоза им. С. М. Буденного направило меня на лесо - сплавные работы в г. Архангельск. Я вначале удивился своей участи в преддверии призыва, а потом подумал, что в условиях военного времени со мной никто говорить на эту тему не будет и уехал в Архангельск. Работал на о. Краснофлотский. Жил в общежитии лесо - сплавной конторе там же.

29 октября 1943 года в день 25-й годовщины ВЛКСМ я был призван в ряды Советской Армии и сразу же направлен к месту службы в воинскую часть полевая почта 10168.

На этом мой период детства и юности, связанный с Пакшеньгой заканчивается. В 17 лет я стал солдатом.

С октября 1943 года по август 1950 года я проходил действительную срочную службу: - 1943 г.- июль 1945 год служба в должностях артиллерийского разведчика- наблюдателя и старшего разведчика - наблюдателя дивизиона 181 минометного полка, 2-й Краснознаменной Армии, Дальневосточного фронта. Жили в землянках в Амурской области. Весь период шла напряженная боевая учеба, как летом, так и зимой.

Август и сентябрь 1945 года в должности старшего разведчика дивизиона в составе 181 минометного полка, 2-го Дальневосточного фронта принимал участие в боях против Империалистической Японии в Маньчжурии.

Полк действовал на Сахалинском направлении в качестве передового отряда и на Мэрченском направлении совместно с 258 танковой бригадой и стрелковым батальоном 368 горнострелкового полка.

По окончании войны полк был переформирован в г. Владивостоке. В результате переформирования я был зачислен старшим разведчиком в 1-й дивизион 827 минометного полка в Артиллерийскую бригаду, дислоцирующуюся на о. Сахалин.

Служба на Сахалине протекала с октября 1945 года по август 1948 года. В эти годы я специализировался в должностях командира отделения разведки, старшины артиллерийской батареи и химинструктора дивизиона. Окончил школу младших командиров и стал сержантом. Окончил курсы шоферов и получил специальность шофер 3-го класса. Окончил дивизионную партийную школу и вступил кандидатом в члены ВКП(б).

Летом 1948 года я поступил в военное училище и уехал с о. Сахалин в Московский военный округ.

С сентября 1948 года по август 1950 года учился в Ярославском Дважды Краснознаменном военно - политическом училище им. В. И. Ленина. Прошел курс по полной программе. В июле 1949 года меня приняли здесь в члены КПСС. Окончив училище, получил воинское звание «лейтенант» и профессию «офицер-политработник». Сразу по окончании училища был направлен служить в Группу Советских войск в Германии.

Служба в ГСВГ проходила с октября 1950 года по апрель 1957 года. Здесь я служил и работал по своей профессии, получил воинское звание «старший лейтенант» и «капитан». Закончил службу в ГСВГ в должности помощника начальника политического отдела инженерно -технической бригады по комсомольской работе.

В апреле 1957 года был переведен на службу в Ленинградский военный округ. Здесь служба проходила в Гвардейской военной части поблизости от границы с Финляндией в должности заместителя командира Мотострелкового батальона по политчасти.

Здесь же в феврале 1961 года присвоили воинское звание «майор». Часто вспоминаю пейзаж Карельского перешейка со множеством рек и озер, богатой зеленью, дичью и зверем, пресноводной рыбой, грибами и ягодами, карельской березой, каменистым ландшафтом. Тогда мне казалось, что это «дыра», а сейчас, пожив в городе, считаю то самой благодатной порой.

Уехал я с Карельского перешейка в июле 1962 года в тревожные дни. Семьи остались в пограничном гарнизоне, почти без охраны, а мы быстро собрались, экипировались тропической одеждой, сели в поезд и уехали. Куда? Мы сами того не знали. Позже выяснилось, что это была специальная правительственная командировка. С июля 1962 года по ноябрь 1963 года, а вернее в период Карибского кризиса, находился на выполнении особого правительственного задания в составе воинской части на о. Куба. Этим была выражена наша солидарность с Революционной Кубой и наш интернациональный долг.

По возвращению с Кубы, в декабре 1963 года меня перевели служить в Северо - Кавказский военный округ, в г. Ростов - на - Дону и назначили командиром воинской части. Аналогичные обязанности выполнял с августа 1965 года по январь 1973 года в Северной группе войск, в ПНР.

В апреле 1970 года присвоено воинское звание «подполковник». Это последний мой воинский чин.

В январе 1973 года, в связи с окончанием срока службы за границей, по состоянию здоровья я был уволен из рядов Советской Армии в запас. Этим закончился период моей деятельности на службе в кадрах Вооруженных сил. И я возвратился в Ростов, где имелась квартира.

Закончив службу в армии, продолжаю работать. С февраля 1973 года по август 1976 года работал старшим инженером в проектном институте «Энергосетьпроект».

С сентября 1976 года по июнь 1981 года работал по рекомендации Райвоенкомата военным руководителем средней школы.

С 1982 года и по настоящее время работаю в Ростовском городском секторе военно-патриотического воспитания руководителем объединенной районной школы командиров юнармейских батальонов «Зарница» и «Орленок». Прививаю ребятам командирские навыки, организуем и проводим соревнования по юнармейской подготовке.

Образование - средне - специальное. 10-й класс закончил заочно в 1957 году при Ленинградской заочной средней школе. В 1971 году окончил университет Марксизма-Ленинизма.

Женат. Имею двоих детей, уже взрослые. Дважды дед.

Дочь окончила Ростовский институт народного хозяйства. Работает по специальности в Родове(?).

Сын в этом году заканчивает Ростовский Строительный институт. Сейчас проходит преддипломную практику. По окончанию едет работать по распределению в г. Ульяновск.

Награжден двенадцатью правительственными наградами. Имею медали:

-«За боевые заслуги».
-«За победу над Японией».
-« За воинскую доблесть в ознаменование 100 - летия со дня рождения В. И. Ленина».
-«ХХ лет победы в ВОВ 1941-1945 г.г.».
-«ХХХ лет победы в ВОВ 1941-1945 г.г.».
-«Ветеран Вооруженных сил СССР».
-«ХХХ лет Советской Армии и флота».
-«40 лет ВС СССР».
-«50 лет ВС СССР».
-«60 лет ВС СССР».
-«За безупречную службу 2-й степени».
-«За безупречную службу 3-й степени»
Извиняюсь за данное изложение. С уважением Лодыгин. 19.02.85 года

19.12.84. г. Л-д

Уважаемая Лидия Ивановна!

Я и моя семья очень довольны за память о своих земляках. Приятно слышать, что в отдаленном уголке будут вспоминать о наших земляках – воинах. Честь и хвала людям которые занимаются столь кропотливым благородным трудом. Сообщаю Вам, что у меня есть фотокарточка Шаманина Ал-ра Алекс. С ним поддерживал связь мой муж. Последнее время Шаманин Ал-др Алексеевич проживал в городе Свердловске.

Сообщаю адрес его жены, она проживает там

С уважением Александра Петровна

Г.Свердловск
Ул. Красных партизан
дом №6. кв 15
Шаманина Екатерина Федоровна

В морской форме Шаманин Ал - др Ал - ч.. О наградах и о его боевой деятельности думаю должна ответить Вам жена.

Сайт iremember.ru - это 1243 статьи?, большая часть которых представляет собой воспоминания ветеранов Великой Отечественной. Танкисты и самоходчики, летчики и летно-технический состав, разведчики и пехотинцы. «Мы не пишем красивых историй, основная идея сборника - показать мозаику войны, где каждый испил свою чашу», говорят авторы сайта.

Водинский Михаил Петрович, отрывок из интервью которого дан ниже, был среди тех, кто освобождал Малоархангельский район. Полностью интервью можно прочесть по ссылке . Впервые опубликовано 20.04.2008 года.

Г.К.- Насколько тяжелыми были условия на передовой на Вашем участке в первой половине 1942 года? Что запомнилось из этого периода фронтовой жизни?

М.В. - Артиллеристам было намного легче, чем пехотинцам. Мы были лучше экипированы. «Аристократия» - всегда в сапогах, а не в обмотках. Я вообще ходил «франтом»: на голове кубанка, на плечах - черный полушубок, да еще так называемый «приисковый» маузер №2 в деревянной кобуре. Когда меня, заболевшего тифом, мой ординарец отвез в госпиталь, и возвращался с этим добром назад в полк, так у него все отобрали заградотрядовцы, включая маузер.

До лета стояли в обороне в районе города Ливны. Обе противоборствующие стороны серьезно оборудовали свои позиции, готовясь к длительной обороне. Немцы даже на передовой выставили щиты с надписями на русском языке «Войне конец - здесь граница».

Я воевал в дивизионе, которым командовал майор Минеев, грамотный кадровый командир, воспитанный на уставах еще Красной Армии, и он уделял много внимания обучению командного состава дивизиона. Вскоре я получил назначение на должность командира батареи 76-мм орудий и очередное звание - «старший лейтенант». В июне 1942 года нам пришлось выдержать очень тяжелые бои. На всю батарею - 4 русских, остальные солдаты:чуваши, татары, мордвины.

Стоим на позициях, среди поспевших хлебных полей, а убирать этот хлеб некому. В каждой батареи появился свой самогонный аппарат. Лошадей откармливали зерном, в полевых кухнях всегда было свежее конское мясо. А вскоре на наш участок прибыла с Дальнего Востока 134-ая отдельная кадровая курсантская «молодецкая» бригада, которая заняла оборону на нашем левом фланге. На базе этой бригады формировалась и развертывалась новая 74-ая стрелковая впоследствии Киевская Краснознаменная) дивизия. И я попал служить в 6-ой артполк 74-й СД.

Командование бригады, а затем и дивизии, было полностью интернациональным. Командиром дивизии был будущий генерал и ГСС армянин Казарян. Артиллерией дивизии командовал грузин Цхобревашвили, начштаба дивизии был татарин Гизаттулин, заместителем командира дивизии - русский, полковник Иванов. И наш дивизион 6-го артполка был интернациональным. Командир - капитан Кобзев Дмитрий Константинович, донской казак, замполит - Петр Емельянович Счастный, русский. Заместитель командира дивизиона - капитан Афанасьев Вячеслав, мордвин, начальник разведки - старший лейтенант Галишин Закирян Шагинурович, татарин. А начштаба дивизиона был я, еврей, старший лейтенант Водинский. Личный состав дивизиона был хорошо подготовлен и обучен, на 50 % состоял из кадровых младших командиров и рядовых - дальневосточников. В обороне мы простояли до декабря 1942 года, а двадцать шестого декабря началось наступление войск нашего фронта.

Г.К.- Как развивалось это наступление?

М.В. - Первая деревня, которую мы освободили, называлась Баранчик (Должанский район - Марх.ру ). Кажется, именно в эти дни, мы еще штурмовали высоту 186,0 , названную «Огурец». Это была очень укрепленная высота, пехота атаковала ее в лоб, прямо через минные поля, и на многочисленных рядах колючей проволоки, как «развешенное после стирки белье», остались висеть многие сотни тел наших убитых солдат. Условия ведения боевых действий были очень сложными, наша маневренность была ограниченной, поскольку все дороги были покрыты высоким снежным покровом. Все подступы к переднему краю немецкой обороны и дороги в тылу были основательно заминированы. Мы теряли очень много личного состава, именно, из-за подрыва на минах, каждый шаг в сторону был чреват смертельной опасностью. К нам на батарею прикомандировали троих саперов, которые расчищали нам путь наступления. Подразделения могли передвигаться только по расчищенным тракторами ЧТЗ дорогам. Снег на полях был до полутора метров высотой. Немцы, отступая, бросали все свое имущество, мы двигались от склада к складу. У нас появились первые трофеи: алкоголь и немецкие сигареты. Немецкий хлеб в специальной упаковке, выпечки 1939 года - абсолютно свежий на вкус. А сигареты оказались эрзац-подделкой, папиросной бумагой пропитанной никотином. К весне 1943 года дивизия с боями вышла на рубеж возле города Малоархангельск Орловской области и перешла к обороне. Наш фронт стал вместо Воронежского, называться - Центральным. На пополнение наших обескровленных до предела полков прислали зэков, прямо из лагерей, и дело дошло до того, что например в 360-м Стрелковом полку 80% стрелков были из вчерашних заключенных. Чуть меньше их было в других полках. Немецкие снайперы нам житья не давали, голову было невозможно поднять над бруствером даже на мгновение. Так зэки по ночам, в отместку, за каждый выстрел, начали полностью вырезать «солдатское население» немецких траншей на различных участках. И немцы затихли. Можно было демонстративно усесться с котелком на бруствере и спокойно обедать - немцы не стреляли! Потом нашим зэкам «стало очень скучно» от обыденной жизни в обороне. Они стали лазить за «языками» и трофеями даже на участке обороны у соседей, так генерал Руссиянов лично жаловался командарму Пухову и требовал умерить чрезмерную активность «уголовников из 74-й СД». Разведкой 360-го СП командовал еврей, записанный русским в документах, капитан Миша Павлоцкий, будущий Герой Советского Союза. Так ему сам комдив говорил - «Павлоцкий, тише надо работать!».

Всю весну мы готовились к летним боям на Орловско-Курском выступе. Строили глубокоэшелонированную оборону. За нашей спиной стояли резервные стрелковые и артиллерийские части, дивизионы «катюш», а за их спиной расположились заградотряды. И утром 5-го июля началось. После массированной авиационной и артиллерийской подготовки немцы перешли в наступление, и он было для нас необычным. В сопровождении танков и самоходок немецкая пехота шла, в так называемую, «психическую атаку». Пехота, сомкнутыми рядами, во главе с офицерами шла в полный рост. Неся большие потери от нашего огня, они смыкали поредевшие ряды и продолжали движение. Убитых и раненых прямо на поле боя подбирали следом идущие машины. Такая атака, необычная и непривычная, сильно действовала на психику наших пехотинцев, и требовала огромных усилий воли, чтобы выстоять. И наша пехота не дрогнула. Нам дали приказ - продержаться сутки, до подхода резервов. Мы вели непрерывный огонь, орудия накалялись докрасна. Боеприпасами нас снабжали безотчетно и беспрывно. Огнем дивизиона было подбито три тяжелых немецких танка. Подразделения полка выполнили приказ, сдержали немецкий натиск, а ночью к нам на выручку подошли резервные части. А потом наступил «праздник на нашей улице». Мы перешли в контрнаступление, и когда, после мощных ударов нашей авиации и артиллерии, продвинулись вперед, то увидели, что вся земля перепахана воронками от бомб и снарядов, а в отдельных уцелевших блиндажах мы обнаруживали большие группы полностью оглушенных и деморализованных немецких солдат, бессмысленно ползающих по полу и стенам блиндажей. Когда зашли на станцию Поныри, то обнаружили стоящие на путях три целых эшелона: два с танками, и один с лошадьми. В августе мы уже были на рубеже рек Десна и Днепр.

Австрия 1945 багратион белоруссия 1941 белоруссия 1943–44 берлинская борьба с УПА будапешт 1945 будапешт 1956 венгрия 1944–45 висло–одерская воронеж 1942–43 восточно–прусская германия 1945 западный фронт 1942–43 заполярьe 1941–44 иран испытание атомной бомбы кавказ 1942–43 карелия корея корсунь шевченковская крым 1941–42 крым 1943–44 кутузов ленинград 1941–44 львовская маньчжурская молдавия 1944 московская освободительные походы 1939–40 партизан плен пражская прибалтика 1941 прибалтика 1944–45 ржевская румянцев смоленск 1941 сталинградская украина 1941 Украина 1944 финская форсирование днепра халхин-гол харьковская хасан чехословакия 1944–45 штрафник югославия ясско–кишиневская

Абрамцев Фёдор
Филиппович

Конечно, эти бои запомнились! У нас от роты курсантов, 150 человек, после тех боев осталось 15 человек! Командный состав весь выбыл очень быстро – кого ранило, кого убило. Рыпалев стал ротой командовать, а какая тут рота, тут одно отделение осталось - 15 человек. Бои были очень сильные. Ходил я в атаку с нашими танками, а что кричали во время атаки… Да кто что, кто с матами, кто так просто орал…

Кузнецов Александр
Антонович

Потом все-таки поняла, что голос то русский, дверь открыла и как упала головой мне на грудь, как заплакала, как зарыдала! Я не могу её оторвать от себя. Потом она взяла себя в руки и закричала в дом: «Мама, да это же наши солдаты!» Ее мать тоже выскочила из комнаты, накинув на себя что-то из одежды, ведь на улице стоял мороз. Это было, как сейчас помню, пятнадцатого января. Мать тоже заголосила: «О господи! Наконец-то!» А потом задумалась и спросила: «Да как же вы к нам попали, ведь у нас в селе немцы?»

Бесхлебнов Валентин
Федорович

Мы совершали различные виды прыжков. Самые сложные – это прыжки на воду, на лес и на городские постройки. Поскольку нас готовили для высадки в немецком тылу, нас готовили основательно. Мы каждую неделю совершали выходы по тридцать – сорок километров. Выход – это значит с полной выкладкой тридцать километров ты должен пройти. Да еще и учения по пути нам устраивали: могли дать команды: «Противник слева! Противник справа! Приготовиться к бою!»

Герасимов Владимир
Алексеевич

Через какое-то время все затихло. Мне сказали: «Все, немцы сдались!» И я, как только узнал об этом, так сразу упал. Такое сильное, понимаешь, перед этим испытывал напряжение. Ничего не чувствовал. А как все это ослабло, так меня как будто чем-то пронзило. Я уже ничего не понимал. Тебе в такой обстановке все безразлично: убьют тебя, не убьют, все-как-то ослабевает. И плакал я тогда: слезы невозможно было удержать. Ко мне подходят ребята, говорят: «Да что ты плачешь? Война-то, считай, кончилась».

Невесский Евгений
Николаевич

Гул далекий, почти непрерывный, то нарастающий, то стихающий, он меня тревожил уже несколько часов, я не мог уйти от него, он неистребимо лез в уши. Мне казалось, что он таит какую-то опасность. Глухой лес. Узкая просека, на которую я вышел, тянулась вдаль. Она была чистой, успокоительно пустой, следов людей не было видно, и я решил пойти по ней. Сырой, пасмурный день. И только далекий гул, словно пропитывающий воздух...

Решетняк Мирон
Иванович

Мы были так воспитаны при Советской власти, был такой патриотизм, что о личных своих интересах мало заботились. Мы заботились о том, чтобы было лучше, не столько себе, сколько другим. Если я делал что-то хорошее для другого человека, я считал, что я сделал хороший поступок. Воспитание было другое, патриотизм. Если бы не было патриотизма, мы не победили бы. Чтобы убить человека, его надо ненавидеть. Если ты не ненавидишь, то страшно убить. Если же ты ненавидишь человека всеми фибрами своей души, если он враг, если он насилует, убивает – его легко убить. Вот это я понял, вот это запиши.

Кожухарь Георгий
Карпович

Мне тяжело, сказывается слабость; только 12-го мая выписался из госпиталя после повторного воспаления лёгких, в груди колет, не хватает воздуха. Мало того, что ружьё весит 16 килограммов, так ещё развёрнутые сошки мешают шагать. Пришлось взваливать его на плечо. На боку сумка с 18 патронами, каждый весит 130 граммов. Два патрона израсходовал при стрельбе по огневой точке. Продвигаюсь с наступающими вперёд. Переходим линию первых окопов и натыкаемся на огонь пулемётной точки.

Фриберг Оскар
Ларсович

А ведь наш батальон воевал под Сталинградом! Вначале такая жара стояла невыносимая, что гимнастёрки просто ломались, до того просоленные были от нашего пота. А затем такие морозы ударили, что я на всю жизнь запомнил зиму на 43-й год… Несмотря на погоду, мне приходилось тянуть связь по снегу. Руки замерзали, плохо слушались, когда надо было соединять провода...

Жилкин Василий
Григорьевич

У нас не было ни отступлений, ни наступлений. Мы, как сурки, зарылись в землю и все время были только в обороне. Снаряды летят, мины рвутся, а мы, как только заканчивается обстрел, зарываемся глубже. Земля там песчаная была, после каждого обстрела осыпалась. Но паники никакой в наших боевых порядках не было, ребята знали, на что шли. Морально мы их настроили еще в Пензе. После каждого обстрела начинаешь проверять личный состав, а в ответ слышишь: «Все нормально!» Трус умирает много раз, герой умирает однажды.

Арутюн Герасим
Мацакович

А солдатам – обязательно – дружба. Только дружба! Если кто-то будет раненый – обязательно помочь. Ну, и хорошо воевать. Это было нашей целью – только хорошо воевать! Это наши все мысли были – только хорошо воевать. И больше ни о чём не думать!

на книгу воспоминаний Николая Николаевича Никулина - научного сотрудника Эрмитажа, бывшего фонтовика. Настоятельно рекомендую всем тем, кто искренне хочет знать правду об Отечественной войне, познакомиться с ней.
На мой взгляд - это уникальное произведение, подобных ей трудно найти в военных библиотеках. Оно замечательно не только литературными достоинствами, о которых я, не будучи литературоведом, не могу объективно судить, сколько точными до натурализма описаниями военных событий, раскрывающими отвратительную сущность войны с ее зверской бесчеловечностью, грязью, бессмысленной жестокостью, преступным небрежением к жизни людей командующими всех рангов от комбатов до верховного главнокомандующего. Это - документ для тех историков, которые изучают не только передвижения войск на театрах военных действий, но интересуются и морально-гуманистическими аспектами войны.

По уровню достоверности и искренности изложения могу лишь сравнить ее с воспоминаниями Шумилина «Ванька ротный».
Читать ее так же тяжело, как смотреть на изуродованный труп человека, только что стоявшего рядом…
У меня при чтении этой книги память непроизвольно восстанавливала почти забытые аналогичные картины прошедшего.
Никулин «хлебнул» на войне несоизмеримо больше, чем я, пережив ее от начала и до конца, побывав на одном из самых кровавых участков фронта: в тихвинских болотах, где наши «славные стратеги» уложили не одну армию, включая 2-ю Ударную... И все же осмелюсь заметить, что многие его переживания и ощущения очень сходны с моими.
Некоторые высказывания Николая Николаевича побудили меня их прокомментировать, что я и делаю ниже, приводя цитаты из книги.
Главный вопрос, явно или неявно встающий при чтении книг о войне - что заставляло роты, батальоны и полки безропотно идти навстречу почти неизбежной смерти, подчиняясь иногда даже преступным приказам командиров? В многочисленных томах ура-патриотической литературы это объясняется элементарно просто: воодушевленные любовью к своей социалистической родине и ненавистью к вероломному врагу, они были готовы отдать жизнь за победу над ним и единодушно поднимались в атаку по призыву «Ура! За Родину, за Сталина!»

Н.Н. Никулин:

«Почему же шли на смерть, хотя ясно понимали ее неизбежность? Почему же шли, хотя и не хотели? Шли, не просто страшась смерти, а охваченные ужасом, и все же шли! Раздумывать и обосновывать свои поступки тогда не приходилось. Было не до того. Просто вставали и шли, потому что НАДО!
Вежливо выслушивали напутствие политруков — малограмотное переложение дубовых и пустых газетных передовиц — и шли. Вовсе не воодушевленные какими-то идеями или лозунгами, а потому, что НАДО. Так, видимо, ходили умирать и предки наши на Куликовом поле либо под Бородином. Вряд ли размышляли они об исторических перспективах и величии нашего народа... Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали «За Родину! За Сталина!», как пишут в романах. Над передовой слышен был хриплый вой и густая матерная брань, пока пули и осколки не затыкали орущие глотки. До Сталина ли было, когда смерть рядом. Откуда же сейчас, в шестидесятые годы, опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина? У меня на этот счет нет сомнений. Те, кто победил, либо полегли на поле боя, либо спились, подавленные послевоенными тяготами. Ведь не только война, но и восстановление страны прошло за их счет. Те же из них, кто еще жив, молчат, сломленные.
Остались у власти и сохранили силы другие — те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой: «За Сталина!». Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Все это накипь...»

И я вспоминаю.

В октябре 1943 года нашу 4-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию срочно выдвинули на передовую с тем, чтобы закрыть образовавшуюся брешь после попытки неудачного прорыва фронта пехотой. Примерно неделю дивизия держала оборону в районе белорусского города Хойники. Я в то время работал на дивизионной радиостанции «РСБ-Ф» и об интенсивности боевых действий мог судить только по числу едущих на бричках и идущих пешком в тыл раненых.
Принимаю радиограмму. После длинного шифра-цифири открытым текстом слова «Смена белья». Кодированный текст уйдет к шифровальщику штаба, а эти слова предназначены корпусным радистом мне, принимающему радиограмму. Они означают, что нам на смену идёт пехота.
И действительно, мимо рации, стоящей на обочине лесной дороги, уже шли стрелковые части. Это была какая-то изрядно потрепанная в боях дивизия, отведенная с фронта на непродолжительный отдых и пополнение. Не соблюдая строя шли солдаты с подвернутыми под ремень полами шинелей (была осенняя распутица), казавшиеся горбатыми из-за накинутых поверх вещмешков плащ-палаток.
Меня поразил их понурый, обреченный вид. Я понял, через час-другой они будут уже на переднем крае…

Пишет Н.Н. Никулин:

«Шум, грохот, скрежет, вой, бабаханье, уханье — адский концерт. А по дороге, в серой мгле рассвета, бредет на передовую пехота. Ряд за рядом, полк за полком. Безликие, увешанные оружием, укрытые горбатыми плащ-палатками фигуры. Медленно, но неотвратимо шагали они вперед, к собственной гибели. Поколение, уходящее в вечность. В этой картине было столько обобщающего смысла, столько апокалиптического ужаса, что мы остро ощутили непрочность бытия, безжалостную поступь истории. Мы почувствовали себя жалкими мотыльками, которым суждено сгореть без следа в адском огне войны.»

Тупая покорность и сознательная обреченность советских солдат, атакующих недоступные для фронтального штурма укрепленные позиции поражали даже наших противников. Никулин приводит рассказ немецкого ветерана, сражавшегося на том же участке фронта, но с другой его стороны.

Некий господин Эрвин X., с которым он встретился в Баварии, рассказывает:

—Что за странный народ? Мы наложили под Синявино вал из трупов высотою около двух метров, а они все лезут и лезут под пули, карабкаясь через мертвецов, а мы все бьем и бьем, а они все лезут и лезут... А какие грязные были пленные! Сопливые мальчишки плачут, а хлеб у них в мешках отвратительный, есть невозможно!
А что делали ваши в Курляндии? — продолжает он. — Однажды массы русских войск пошли в атаку. Но их встретили дружным огнем пулеметов и противотанковых орудий. Оставшиеся в живых стали откатываться назад. Но тут из русских траншей ударили десятки пулеметов и противотанковые пушки. Мы видели, как метались, погибая, на нейтральной полосе толпы ваших обезумевших от ужаса солдат!

Это - о заградотрядах.

В дискуссии на военно-историческом форуме «ВИФ-2 NE » не кто иной, как сам В. Карпов - герой Советского Союза, в прошлом ЗЕК, штрафник-разведчик, автор известных биографических романов о полководцах, заявил, что не было и не могло быть случаев расстрела заградотрядами отступающих красноармейцев. «Да мы бы сами их постреляли», заявил он. Мне пришлось возразить, несмотря на высокий авторитет писателя, сославшись на свою встречу с этими вояками по пути в медсанэскадрон. В результате получил немало оскорбительных замечаний. Можно найти немало свидетельств о том, как мужественно воевали войска НКВД на фронтах. Но об их деятельности в качестве заградотрядов, встречать не приходилось.
В комментариях к моим высказываниям и в гостевой книге моего сайта (http :// ldb 1. narod . ru ) часто встречаются слова о том, что ветераны - родственники авторов комментариев категорически отказываются вспоминать о своем участии в войне и, тем более, писать об этом. Я думаю, книга Н.Н. Никулина объясняет это достаточно убедительно.
На сайте Артема Драбкина «Я помню» (www.iremember.ru ) огромная коллекция мемуаров участников войны. Но крайне редко встречаются искренние рассказы о том, что переживал солдат-окопник на переднем крае на грани жизни и неизбежной, как ему казалось, смерти.
В 60-х годах прошлого века, когда писал свою книгу Н.Н. Никулин, в памяти солдат, чудом оставшихся в числе живых после пребывания на переднем крае фронта, пережитое еще было столь же свежим, как открытая рана. Естественно, вспоминать об этом было больно. И я, к кому судьба была более милостива, смог принудить себя взяться за перо лишь в 1999 году.

Н.Н. Никулин:

«Мемуары, мемуары... Кто их пишет? Какие мемуары могут быть у тех, кто воевал на самом деле? У летчиков, танкистов и прежде всего у пехотинцев?
Ранение — смерть, ранение — смерть, ранение — смерть и все! Иного не было. Мемуары пишут те, кто был около войны. Во втором эшелоне, в штабе. Либо продажные писаки, выражавшие официальную точку зрения, согласно которой мы бодро побеждали, а злые фашисты тысячами падали, сраженные нашим метким огнем. Симонов, «честный писатель», что он видел? Его покатали на подводной лодке, разок он сходил в атаку с пехотой, разок — с разведчиками, поглядел на артподготовку — и вот уже он «все увидел» и «все испытал»! (Другие, правда, и этого не видели.)
Писал с апломбом, и все это — прикрашенное вранье. А шолоховское «Они сражались за Родину» — просто агитка! О мелких шавках и говорить не приходится.»

В рассказах настоящих фронтовиков-окопников нередко звучит ярко выраженная неприязнь, граничащая с враждебностью, к обитателям различных штабов и тыловых служб. Это читается и у Никулина и у Шумилина, презрительно называвшего их «полковые».

Никулин:

«Поразительная разница существует между передовой, где льется кровь, где страдание, где смерть, где не поднять головы под пулями и осколками, где голод и страх, непосильная работа, жара летом, мороз зимой, где и жить-то невозможно, — и тылами. Здесь, в тылу, другой мир. Здесь находится начальство, здесь штабы, стоят тяжелые орудия, расположены склады, медсанбаты. Изредка сюда долетают снаряды или сбросит бомбу самолет. Убитые и раненые тут редкость. Не война, а курорт! Те, кто на передовой — не жильцы. Они обречены. Спасение им — лишь ранение. Те, кто в тылу, останутся живы, если их не переведут вперед, когда иссякнут ряды наступающих. Они останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организаций ветеранов. Отрастят животы, обзаведутся лысинами, украсят грудь памятными медалями, орденами и будут рассказывать, как геройски они воевали, как разгромили Гитлера. И сами в это уверуют!
Они-то и похоронят светлую память о тех, кто погиб и кто действительно воевал! Они представят войну, о которой сами мало что знают, в романтическом ореоле. Как все было хорошо, как прекрасно! Какие мы герои! И то, что война — ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдет на второй план. Настоящие же фронтовики, которых осталось полтора человека, да и те чокнутые, порченые, будут молчать в тряпочку. А начальство, которое тоже в значительной мере останется в живых, погрязнет в склоках: кто воевал хорошо, кто плохо, а вот если бы меня послушали!»

Жестокие слова, но во многом оправданы. Пришлось мне некоторое время послужить при штабе дивизии в эскадроне связи, насмотрелся на франтоватых штабных офицеров. Не исключено, что из-за конфликта с одним из них я был отправлен во взвод связи 11-го кавалерийского полка (http://ldb1.narod.ru/simple39_.html )
Мне уже приходилось высказываться на очень болезненную тему о страшной судьбе женщин на войне. И опять это обернулось мне оскорблениями: молодые родственники воевавших мам и бабушек посчитали, что я надругался над их военными заслугами.
Когда еще до ухода на фронт я видел, как, под влиянием мощной пропаганды юные девушки с энтузиазмом записывались на курсы радистов, медсестер или снайперов, а затем уже на фронте - как им приходилось расставаться с иллюзиями и девичьей гордостью, мне, неискушенному в жизни мальчишке было очень больно за них. Рекомендую роман М. Кононова «Голая пионерка», это о том же.

И вот что пишет Н.Н. Никулин.

««Не женское это дело — война. Спору нет, было много героинь, которых можно поставить в пример мужчинам. Но слишком жестоко заставлять женщин испытывать мучения фронта. И если бы только это! Тяжело им было в окружении мужиков. Голодным солдатам, правда, было не до баб, но начальство добивалось своего любыми средствами, от грубого нажима до самых изысканных ухаживаний. Среди множества кавалеров были удальцы на любой вкус: и спеть, и сплясать, и красно поговорить, а для образованных — почитать Блока или Лермонтова... И ехали девушки домой с прибавлением семейства. Кажется, это называлось на языке военных канцелярий «уехать по приказу 009». В нашей части из пятидесяти прибывших в 1942 году к концу войны осталось только два солдата прекрасного пола. Но «уехать по приказу 009» — это самый лучший выход.
Бывало хуже. Мне рассказывали, как некий полковник Волков выстраивал женское пополнение и, проходя вдоль строя, отбирал приглянувшихся ему красоток. Такие становились его ППЖ (Полевая передвижная жена. Аббревиатура ППЖ имела в солдатском лексиконе и другое значение. Так называли голодные и истощенные солдаты пустую, водянистую похлебку: «Прощай, половая жизнь»), а если сопротивлялись — на губу, в холодную землянку, на хлеб и воду! Потом крошка шла по рукам, доставалась разным помам и замам. В лучших азиатских традициях!»

Среди моих однополчан была замечательная отважная женщина санинструктор эскадрона Маша Самолетова. О ней у меня на сайте рассказ Марата Шпилёва «Её звали Москва». А на встрече ветеранов в Армавире я видел, как плакали солдаты, которых она вытащила с поля боя. Она пришла на фронт по комсомольскому призыву, оставив балет, где она начала работать. Но и она не устояла под напором армейских донжуанов, о чем сама мне рассказывала.

И последнее, о чем следует рассказать.

Н.Н. Никулин:

«Казалось, все испытано: смерть, голод, обстрелы, непосильная работа, холод. Так ведь нет! Было еще нечто очень страшное, почти раздавившее меня. Накануне перехода на территорию Рейха, в войска приехали агитаторы. Некоторые в больших чинах.
— Смерть за смерть!!! Кровь за кровь!!! Не забудем!!! Не простим!!! Отомстим!!! — и так далее...
До этого основательно постарался Эренбург, чьи трескучие, хлесткие статьи все читали: «Папа, убей немца!» И получился нацизм наоборот.
Правда, те безобразничали по плану: сеть гетто, сеть лагерей. Учет и составление списков награбленного. Реестр наказаний, плановые расстрелы и т. д. У нас все пошло стихийно, по-славянски. Бей, ребята, жги, глуши!
Порти ихних баб! Да еще перед наступлением обильно снабдили войска водкой. И пошло, и пошло! Пострадали, как всегда, невинные. Бонзы, как всегда, удрали... Без разбору жгли дома, убивали каких-то случайных старух, бесцельно расстреливали стада коров. Очень популярна была выдуманная кем-то шутка: «Сидит Иван около горящего дома. "Что ты делаешь?"- спрашивают его. "Да вот, портяночки надо было просушить, костерок развел"»... Трупы, трупы, трупы. Немцы, конечно, подонки, но зачем же уподобляться им? Армия унизила себя. Нация унизила себя. Это было самое страшное на войне. Трупы, трупы...
На вокзал города Алленштайн, который доблестная конница генерала Осликовского захватила неожиданно для противника, прибыло несколько эшелонов с немецкими беженцами. Они думали, что едут в свой тыл, а попали... Я видел результаты приема, который им оказали. Перроны вокзала были покрыты кучами распотрошенных чемоданов, узлов, баулов. Повсюду одежонка, детские вещи, распоротые подушки. Все это в лужах крови...

«Каждый имеет право послать раз в месяц посылку домой весом в двенадцать килограммов», — официально объявило начальство. И пошло, и пошло! Пьяный Иван врывался в бомбоубежище, трахал автоматом об стол и, страшно вылупив глаза, орал: «УРРРРР!( Uhr - часы) Гады!» Дрожащие немки несли со всех сторон часы, которые сгребали в «сидор» и уносили. Прославился один солдатик, который заставлял немку держать свечу (электричества не было), в то время, как он рылся в ее сундуках. Грабь! Хватай! Как эпидемия, эта напасть захлестнула всех... Потом уже опомнились, да поздно было: черт вылетел из бутылки. Добрые, ласковые русские мужики превратились в чудовищ. Они были страшны в одиночку, а в стаде стали такими, что и описать невозможно!»

Здесь, как говорится, комментарии излишни.

Скоро отметим замечательный народный праздник, День Победы. Он несет в себе не только радость в связи с годовщиной окончания страшной войны, унесшей каждого 8-го жителя нашей страны (в среднем!), но и слезы по не вернувшимся оттуда… Хотелось бы также помнить о непомерной цене, которую пришлось заплатить народу под «мудрым руководством» величайшего полководца всех времен и народов». Ведь забылось уже, что он наделил себя званием генералиссимуса и этим титулом!

Отрывки из воспоминаний.

НАЧАЛО ВОЙНЫ.

Одесское артиллерийское училище. 1941 год.

День 22-го июня встретил в училище - курсантом второго курса Одесского артиллерийского училища имени М.В.Фрунзе. Утро двадцать второго июня, воскресенье. Тревожная обстановка, носятся посыльные, пробегают нахмуренные, с озабоченными лицами командиры. В десять утра появился командир нашего курсантского взвода лейтенант Погодин, постриженный наголо, куда-то спешит, суетится. Объявил нам, что в 12-00 будет важное правительственное сообщение. В двенадцать мы собрались в ленинской комнате у репродуктора, из черной "тарелки" раздался голос диктора и объявил, что сейчас выступит министр иностранных дел Молотов. Раздался взволнованный голос Молотова, и, заикаясь от волнения, он сказал: "Товарищи, сегодня, в четыре часа утра, без объявления войны, внезапно и вероломно нарушив договор, Германия напала на Советский Союз. Подверглись бомбардировке Киев, Севастополь, Минск...."... Смотрю на лица товарищей - они сразу стали старше, серьезнее, задумчивые, все сидят погруженные в свои мысли и тревожное чувство опасности закрадывается в душу. Первым заговорил Гусев - младший (у нас во взводе было двое Гусевых, один москвич, другой из Ростова): "Теперь нас скоро выпустят и пошлют воевать", и его все поддержали. Но говорить не хотелось, каждый думал свою думу, и никто тогда не предполагал, как мало останется в живых из тех, кто находился рядом в эту минуту...

На второй или на третий день войны я попал в наряд - патруль по городу. Шли под командой одного лейтенанта из нашего училища. Одесситы, народ горячий и темпераментный, бегали по городу и с подозрением присматривались друг к другу - искали шпионов. Шпиономания уже охватила Одессу. По городу ползли слухи: ... "... вчера поймали шпиона в форме милиционера...", ... "... у артистки... на груди был спрятан радиопередатчик...". То в одном, то в другом месте возникала толпа и начиналась расправа над очередной жертвой, заподозренной этой толпой. Желтые ботинки на ногах - шпион, куртка необычного фасона - это точно немецкий агент. Разбираться некогда, сразу начинался самосуд. В одной из подворотен толпа окружила двух, видимо только что мобилизованных военных в красноармейском обмундировании, но с командирскими знаками различия в петлицах, у одного три "кубаря" - старший лейтенант, у второго - две "шпалы" - майор. Необычная форма сразу привлекла внимание и уже поднимались кулаки для расправы, гнев и рев толпы усиливался. Бледные и испуганные командиры зажатые толпой, пытались объяснить, что их только что призвали, и обмундировали именно так, по причине отсутствия формы для комсостава. С трудом пробились к ним и проверили документы у задержанных. Они смотрели на нас как на спасителей. Пытаемся их освободить, но толпа недовольна, орут: "документы поддельные!", ... " они из одной шайки!", и так далее. Лейтенант остановил проезжавшую мимо грузовую машину, мы все быстро забрались в кузов и, отъехав на соседнюю улицу, простились с "пострадавшими" командирами.

Из Одессы мы уходили всем училищем, уже после того как Одесса была отрезана от всей страны, и оставался только один путь - вдоль берега моря, дорога на Николаев, через Херсон. Шли двое суток пешком. У каждого курсанта - винтовка, два подсумка с патронами, бутылка с самовоспламеняющейся жидкостью, чтобы жечь немецкие танки, шинельная скатка, плащ-накидка, на спине - ранец с книгами и конспектами, ведь мы закончили первый курс и ждали экзаменов для перехода на второй - война-войной, а учеба учебой! Мы еще не понимали, что находимся уже в другом мире. Перед выходом училища в пеший поход на Николаев, курсантов построили во дворе, мы ждали выхода к строю начальника училища генерал-майора Воробьева. Надвигались грозовые тучи, сначала закапал мелкий дождь, а потом он превратился в ливень.

Каждый стоящий в строю имел плащ-накидку, но команды одеть их командиры не давали, и мы промокли до нитки, и главное - полные сапоги воды. Можно представить, во что превратились наши ноги за двое суток форсированного марша - волдыри и кровоподтеки. Самых слабых сажали на телегу, но ненадолго.

Пришли в Николаев, пройдя за двое суток 120 километров, и нашу батарею АИР (артиллерийская инструментальная разведка) поместили на четвертом этаже школы, откуда мы видели, как немцы, четыре самолета, с небольшой высоты бомбят строящийся крейсер на Николаевском судостроительном заводе. Подлетели два наших истребителя И-16, но немцы, отбомбившись, отбились от них и улетели домой.

Из Николаева до Никополя нас лихо вез электровоз. Не доезжая до моста через Днепр 50-100 метров, где-то в два часа ночи, наш поезд настиг немецкий двухмоторный бомбардировщик Ю-88, и на бреющем полете, с особой точностью, сбросил на наш эшелон четыре бомбы, которые легли точно по вагонам. Наш вагон уцелел, только крышу немного повредило. Мы начали выскакивать из вагона, а вдоль состава шел генерал Воробьев и кричал: "Осторожно! Провод!". Это сорвало и бросило на насыпь провод высокого напряжения, по которому и ехал наш электровоз. Мы выскочили и сразу стали помогать таскать с насыпи вниз раненых и убитых, в том числе и остатки разорванных бомбами тел. Самолет развернулся и опять на бреющем полетел на наш эшелон, стал обстреливать из пулеметов горящие вагоны, из которых неслись отчаянные вопли раненых и крики женщин и детей, членов семей командиров училища, эвакуированных из Одессы вместе с нами. Спасаясь от пулеметных очередей, я бросился на землю и закрыл голову руками - страх заполз в душу и я замер, тоскливое, ноющее чувство ожидания смерти. Но самолет улетел, сделав свое черное дело... Кто-то из курсантов сказал: "Пошли помогать раненым", и мы вновь полезли на насыпь, к вагонам.

Спасали и выносили раненых курсанты, никого из командиров я там в эти минуты не видел. Мы впервые увидели войну во всем ее страшном облике.

Заместитель командира нашей батареи Исайченко и "любимец женщин" Шаренда, красавец двухметрового роста, сбежали подальше во время бомбежки эшелона.

Шаренда вместе с расчетом был у зенитного пулемета на крыше вагона, но они смылись еще до повтороного захода немца на эшелон, так и не сделав ни единого выстрела по немецкому бомбардировщику. После войны они оба неплохо устроились: Исайченко стал полковником и начальником цикла в нашем училище, а Шаренда стал преподавать в Артиллерийской Академии, продолжая "покорять женские сердца"... Помню обгоревший труп начфина училища и множество рассыпанных купюр, красных "тридцаток", валявшихся внизу у насыпи...

Длинный ряд трупов - их складывали аккуратно, как в строю... Пришли две санитарки (их привезли из Никополя), и стали бинтовать раненых. Мы с Ваньковым тащили лейтенанта Черных. Голова пробита осколком авиабомбы и кровь хлестала струей. Мы его тащили, а он выл от боли, как зверь...

Это было наше первое боевое крещение, мы увидели - кто есть кто!

Стало светать, и утром перед нами предстала вся печальная картина... Свыше сотни убитых, и еще больше раненых. Из двух вагонов, одного командирского и одного курсантского, вообще никто не уцелел. Нашего преподавателя физической подготовки взрывной волной выбросило за несколько десятков метров, его нашли на берегу Днепра, в болоте, и от контузии его ноги отказали. Из нашего взвода погиб курсант Иноземцев, он стоял на посту на платформе, взрывной волной оторвало борт от платформы и этим бортом Иноземцева и убило... С рассветом появился наш "начальник", старший лейтенант Исайченко, в каске, с деловым видом, и скомандовал: "Группа двести двадцать! Строиться!". Курсанты с презрением смотрели на этого командира, как, впрочем, и на других, - где они были ночью, в самую трудную минуту, когда было нужно спасать людей? Да, первого боевого экзамена наши командиры не выдержали. Мы уже были выше их и знали, как будем вести себя в настоящем бою. Вот тогда-то мы поняли, что командир - это не внешняя парадная мишура, красивая форма, скрипящие ремни и хромовые сапоги, а нечто гораздо большее, что дает право командовать людьми, и за что люди, твои подчиненные, поверят в тебя и пойдут, если надо, с тобой на смерть и не бросят тебя в самый критический момент.

Потом нас построили и повели на станцию Никополь, где нас поместили в вагоны. Здесь произошла заминка. Часть курсантов-первокурсников, новобранцы из одесских институтов, отказывались ехать дальше в эшелоне и хотели идти на восток пешком. Первая бомбежка их так напугала, что они боялись ее повторения. Но мы погрузились и нас повезли в Свердловскую область, до станции Сухой Лос, на реку Пышма. Училище расположили в бараках, на трехэтажных нарах, как в Бухенвальде. В Сухом Логу занятий фактически уже не было. В холоде и в голоде, - нас никто здесь не ждал и не думал кормить. Уполномоченные от взводов уходили на промысел, мы кормились сами, в основном брюквой, турнепсом и морковью, которые воровали в полях и на огородах у местных жителей. Кто что раздобыл - все шло в общий взводный котел. У меня от такого питания на шее появились огромные нарывы, и только когда нашу группу послали на фронт, в дороге все прошло... В январе нас одели в форму лейтенантов, состоялся выпуск.

После выпуска из училища, нас, восемнадцать москвичей (бывших выпускников московских артиллерийских спецшкол), отправили на фронт через Москву, и в столице все разошлись по домам, с условием - утром собраться на этом же месте, но у меня дома уже никого не было, мои эвакуировались в Ташкент. Приехали мы в начале января 1942 года. На нашу группу было одно направление у старшего - Борисенко, и всех нас, в тот же день задержали комендантские патрули, собрали в комендатуре, посадили на открытую машину ГАЗ, в кузов, и отправили в штаб фронта. В штабе Западного фронта, размещенном в деревне Середа под Волоколамском, нас не задержали и отправили дальше, в 16-ую Армию генерала Рокоссовского. В армейском штабе артиллерии нас спросили: "Кто вы по специальности?", и мы с гордостью ответили: "Аировцы! Засечка батарей противника по звуку их выстрелов!" (АИР - артиллерийская инструментальная разведка). Над нами посмеялись и сказали: "Ваши приборы остались на западной границе, а сейчас нужно защищать Москву огнем!", и меня и еще двоих товарищей "из московской группы" (Ванькова и бывшего старшину Бондарчука), отправили в 537-й пушечный артиллерийский полк РГК. По современным понятиям это был не полк, а всего лишь артдивизион, в этом 537-м ПАПе было 15 орудий, и это были 107-мм орудия, снятые до войны с вооружения из-за изношенности стволов, орудийные нарезы выгорели и при стрельбе снаряды сильно "разбрасывало без адреса".

ФРОНТ. 1942-й год

Прибыли в штаб полка, к командиру 537-го ПАПа полковнику Розову. Полковник был высоким, седым, старым мужчиной, из бывших царских офицеров. Важный, представительный. Начал беседу с расспросов: кто, откуда, что закончили?, и предложил на выбор три должности: командир взвода разведки полка, командир огневого взвода и командир топовзвода. По свой непоседливости я спросил: "А что такое командир взвода разведки?", на что последовал ответ: "Пойдешь - узнаешь, вот тебя мы и назначим на этот взвод". Пошел в управление - штаб полка, узнать где же мой взвод? Встретил меня очень приветливый и умный еврей ПНШ-1 Борис Горбатый (после войны я столкнулся с ним в 1954 году в Сочи, он уже был полковником, доктором технических наук и работал в ракетном КБ). Рядом ним сидели командир полкового топовзвода старший лейтенант Вассерман и командир взвода связи - пожилой мужчина, с седой и давно небритой щетиной, запасник, лейтенант Мороз, до войны - доктор физико-математических наук, виднейший ученый, конструктор дирижаблей. Мороза призвали в армию из запаса, и в ноябре 1941 года он успел побывать два дня в немецком плену, где немцы заставили его таскать на спине свою радиостанцию. Удивительно, что немцы его сразу не расстреляли как еврея, ведь они в этом деле были очень пунктуальны. На ночь его заперли в сарае и тут месторасположение немцев накрыл залп наших "катюш", сарай разбило, немцы стали разбегаться, и в суматохе уцелевший Мороз сбежал и добрался до наших войск, сплошной линии фронта тогда не было... Нашли моих подчиненных, которые как раз пришли в штаб за продуктами с НП - старшина Рыжков, разведчик, грузин Паярели и туляк Алешин. Грязные, закопченные, с "сидорами" за плечами. Пошел вместе с ними получать водку и продукты. Водку выдавали сразу на всю неделю по 6 шкаликов (стограммовые бутылочки) на брата. Нагрузили мешки, пошли на НП. По дороге впервые попал под минометный обстрел - вошли в разрушенную деревню, и вдруг все побежали, стали ложиться в борозды, прятаться в разрушенных строениях, а потом я увидел султаны дыма и услышал резкие звуки разрыва мин. Чувства страха или смертельной опасности я еще не ощущал, и, стоя на дороге, с недоумением смотрел на окружающих, на всю эту суету. Слышу крик: "Товарищ лейтенант! К нам, сюда!" - зовут мои разведчики.

7/2/1942. Первый день на передовой. Пришли на наблюдательный пункт. Из ямы глубиной полтора метра и накрытой сверху жердями и еловыми ветками, вылезли три фигуры - мои артразведчики. Увидев "сидоры" с продуктами и водкой они оживились.

С ходу стали выпивать и закусывать тушенкой и мороженным хлебом. Впервые в жизни выпил стакан водки. Поели, стемнело, заползли в свою яму и на четвереньках залезли в свои углы, засунули на морозе, плотно прижавшись друг к другу. Ночью проснулся - все тело горит от укусов вшей, тошнит от выпитой водки, от холода пробирает дрожь. Вылез из норы на свежий воздух, уже светало. Рядом костер пехотинцев, пошел туда погреться и там встретил лейтенанта, Демидова из нашего училища, он попал в минометный полк и его НП было рядом с нашим. Полезли с ним в окопы пехоты - на опушке леса из снега были сделаны траншеи и там, еле двигаясь, сидели пехотинцы, обмороженные, заросшие, грязные, с красными от бессоницы глазами и потухшими взглядами безразличными ко всему людей - чувство опасности притупилось и наступало полное безразличие - скорей бы уж хоть какой-нибудь конец...

Я подобрал на дне траншеи винтовку СВТ с оптическим прицелом, и мы, с другом по училищу, полезли к амбразуре, посмотреть на немцев. Я надеялся, что смогу кого-нибудь подстрелить. Немецкая траншея находилась недалеко, метров 100-150 от нас, и также была сделана из снега. Были видны головы передвигающихся по траншее немцев, постреливал пулемет. Я пристроил винтовку и произвел два выстрела, но винтовка не была пристреляна и врядли я точно попал. После моих выстрелов сразу начался минометный обстрел, мины стали рваться вверху, в ветках деревьев. Треск, дым, вой осколков и летящих мин. Мы залегли в лесу. Минут через пятнадцать обстрел закончился, я осторожно приподнял голову и стал взглядом искать своего товарища - лейтенанта Демидова, но его нигде нет. Поднимаюсь, подхожу к тому месту, где он залег..., и вижу перед собой разорванные, искромсанные взрывом остатки человека...

Был человек... и нет его...

Так для меня началась война на передовой...

Наступление. Февраль 1942-й год.

Нас перебросили на поддержку 20-й Армии, которой командовал печально известный генерал-лейтенант Власов. В течение трех недель беспрерывно атаковали деревню Петушки (об этой деревне и о кровопролитных и безрезультатных боях за нее писал Эренбург). Каждый день на исходные позиции подводили свежую стрелковую бригаду, придавали ей 3-4 танка, и, после хилой десятиминутной артподготовки, пехоту поднимали в атаку. С НП было хорошо видно, как вдоль залегшей в снегу стрелковой цепи ходил с пистолетом в руке командир роты, пинал в зад то одного, то другого лежащего бойца и хрипло кричал: "Вперед, твою мать!". Грозил пистолетом, поднимал одного, переходил к другому, и пока поднимал его, первый снова залегал в снегу. Все это происходило на открытом поле, густро простреливаемом автоматным, пулеметным и минометным огнем противника. Командиров рот и взводных хватало ненадолго. Командир роты на моих глазах основательно "заряжался" водкой, это придавало ему храбрости, но бессмертных там не было, и пуля или осколок непременно находили его. Пехота до наступления темноты лежала на снегу перед рядом колючей проволоки, ночью уцелевшие сами выползали назад, а санитары вытаскивали раненых, тех, кто не успел окоченеть на морозе. Помню восковое лицо заросшее редкой бороденкой пожилого солдата. Глаза закрыты, стонет и приговаривает: "Боже мой, боже, как больно!". Собаки тянут волокушу, рядом идет санитарка и говорит: "Безнадежный, в живот ранен, а вот еще жив"... Почти месяц пехота штурмовала эти проклятые Петушки и все в лоб... "Нейтралка" была завалена телами наших погибших бойцов.

Деревню так и не взяли, а когда весной стал таять снег, то из-под него на нейтральной полосе появилось столько трупов, что от приторного запаха, сладкого смрада разложения стало невозможно дышать, и, не сговариваясь, и мы, и немцы, стали убирать трупы с "нейтралки". Стрельбы не было... Молчаливое перемирие...

В марте начальство решило изменить направление наступления, удар намечался в нескольких километрах правее от Петушков, в районе деревни Крутицы. Ночью мы копали новый КП и НП на опушке леса. Немцы были совсем рядом, стреляли трассирующими и разрывными пулями, и когда пули рвались, попадая в деревья, то создавалось впечатление окружения - стрельба со всех сторон... Земля промерзла на 50-70 сантиметров, и ее долбили ломами всю ночь. У нас был разведчик Василенко, бывший шофер, который напившись разбил машину, был осужден трибуналом на 10 лет и его прислали к нам, искупать вину кровью. Здоровый как медведь, он всю ночь без отдыха махал ломом и киркой. К утру успели положить один накат, накрыть его ветками и засыпать землей. НП оборудовать не успели - выкопали ровик на одного человека и накрыли его несколькими бревнышками. С рассветом на КП прибыл командир полка Розов, но полковнику КП не понравился - накатов мало, сыро, не то что его сруб, "опущенный в землю" в районе штаба полка, где горело электричество, дымилась печь, стояла кровать, было уютно, сытно, сухо и тепло. Розов пришел и сразу позвонил командиру дивизии, доложил, что находится на НП, хотя до наблюдательного пункта было еще метров триста. Я ушел на НП и стал смотреть в стереотрубу. Рассвело, и на снежном поле в 300-400 метрах от нас стояли два немецких ДЗОТа. Амбразуры закрыты щитами, поднимается дым из труб - гарнизон топит печи. Немцы заметили движение на опушке леса и усиленно ее обстреляли из пулеметов и минометов, изредка рявкала немецкая "корова" - крупнокалиберный миномет. Разрывы слышны недалеко, мины рвутся с хрустом, пахнет дымом, осколки пролетают с визгом и воем. Командир полка вызвал меня на КП и вновь делает мне выговор за плохо оборудованный КП, сквозь накат сыплется земля от близких разрывов. Пришел личный повар командира полка и принес ему обед - курица, хлеб вволю и еще чего-то, все вкусно пахнет. Я не спал всю ночь, промерз, голодный как волк, дрожу от холода, "зуб на зуб не попадает", и, видимо, мой заморенный вид подействовал на командира полка. Он сжалился и приказал своему повару дать мне хлеба и кусочек курицы. Досталось крылышко. Я жадно ел и Розов сочуственно смотрел на мою довольную и грязную харю и руки. Согрелся, поел, потянуло ко сну, но не тут-то было, командир вновь послал меня на НП - приближалось время начало артподготовки. Перебежками добираюсь до своего наблюдательного пункта и вижу, что в него, во время моего отсутствия, попала мина и осколками искромсало всю ячейку, разбросало накат, побило в нескольких местах стереотрубу. В окопе висел труп, залезшего в него солдата, посеченного осколками. Восстановил связь, доложил комполка о прямом попадании в наблюдательный пункт, и Розов сразу позвонил командиру дивизии и доложил, что пока он отсутствовал и завтракал, в его НП случилось прямое попадание (то есть то, что случилось со мной), мол, знай начальство, как воюет и рискует собой полковник Розов. Нет худа без добра. Вызвал комполка для нагоняя - накормил и уберег от смерти... Наступление на Крутицы организовали посолиднее, чем на Петушки. Подтянули свежую дивизию из Сибири, все в валенках и полушубках, а не в ботинках с обмотками и шинелишках, как в стрелковых бригадах. Поддерживали наступление стрелков танкисты из бригады Катукова. Артподоготовка началась ранним утром. Снарядов не хватало и их лимит был крайне ограничен. Орудия у нас были старые, изношенные и попытки попасть из них в ДЗОТы ни к чему не привели. Артподготовка закончилась минут за десять, вперед пошли четыре танка Т-34, а за ними стрелки -сибиряки. Танки пытались своим огнем разрушить ДЗОТы, но неудачно, и танкисты укатили вперед, в деревню Крутицы. В стереотрубу было видно, как открылись амбразуры ДЗОТов и пулеметчики стали поливать огнем наступающих. Пехота залегла, ее отсекли от танков. ДЗОТы давить было нечем и вновь полилась кровь солдатская...

Немецкая артиллерия сосредоточила огонь по опушке и по нашей залегшей пехоте.

Ко мне в ячейку подполз человек с выпученными, обезумевшими от страха глазами и, хрипло дыша, проговорил: "Дай голову спрятать, а там черт с ним!". И снова вниз головой в окопчик, только задняя часть тела осталась наверху. Окоп мой был так мал, что я сам в него еле втиснулся. Попытка выдворить "гостя", вызвала его гневный яростный рев: "Убью паскуда!", и он притиснулся еще глубже в окоп. Недалекий разрыв мины прервал наш спор - его (к великой его радости), ранило в ногу, он быстро ее перевязал и заковылял в тыл, как только вокруг немного затихло. Очередная атака не удалась.

Два танка из четырех немцы сожгли, а два других вернулись помятые и изуродованные на исходные позиции.

И снова я смотрю в двадцатикратную стереотрубу, и вижу лица немцев, что безнаказано строчат по Руси из пулемета. Рассеивание наших снарядов такое, что попадание в ДЗОТ или в блиндаж - редкость, то перелет, то недолет, а снарядов дают минимум. И то радость, когда напуганные артогнем немцы закрывают амбразуру, и наша пехота не несет потери.

Июль 1942-й год. Старший офицер батареи 107-мм пушек 537-го ПАПа.

Полк переброшен подо Ржев. Командиром батареи был бывший инженер - шахтер Морозов, а политруком - Шишкин из Новозыбкова.

Огневые позиции батареи на опушке леса в районе деревни Броды. В моем подчинении два расчета 107-мм пушек, командиры орудий - Копцов и Полещук. Командир огневого взвода, впоследствии погибший рязанский парень, лейтенант Григорий Горбунов. Стрельбу ведем только с кочующих позиций, удаленных от основной на 1.5-3 километра. Их у нас несколько, и с каждой ведем стрельбу не более чем 10-15 минут, ибо немцы успевают засечь месторасположение наших орудий по звуку их выстрела, передают координаты своим огневикам, ведущим контрбатарейную борьбу, и те не медлят с огневым налетом. Причем, немцы, не в пример нам, не сидят на голодном снарядном пайке и выпускают сотни снарядов. Любимой позицией для кочующего орудия был огневая, оборудованная на болоте. Орудия ставили на щиты, уложенные на болотистый грунт, сделали гать для выезда на огневую и спокойно вели огонь, пока немцы нас не засекали, но скорее всего, когда немцы наносили на карту наши координаты, то получалось, что огонь ведется из болота, и они считали, что ошиблись в засечке и не вели ответного огня на подавление наших орудий. Но на третий или на четвертый раз они застигли нас на огневой и произвели сильнейший артналет. Спасло нас то, что снаряды попадали в болото, вокруг орудия, глубоко уходили в трясину, ибо взрыватели были поставлены на фугасное действие и получался "камуфлет" - мощности взрыва не хватало чтобы выбросить грунт сверху и взрыв был "подземным", внутри болота. Но часть снарядов успевала разорваться и наверху, что заставляло нас "пахать носом землю" и переживать неприятные минуты.

Лето 1942 года... Только что зачитали приказ №227, где прозвучали суровые, горькие, но справедливые слова упрека в адрес беспрерывно отступающей, истекающей кровью и потом, полуразвалившейся армии... Остановиться, закрепиться, не отступать больше без приказа ни на шаг - вот главная задача... Настроение подавленное, на сердце тревожно, одолевают беспокойные мысли. Немцы под Сталинградом, наши разбиты, окружены и пленены под Харьковым, где пропали мои товарищи по Одесскому артучилищу: москвич и друг по специальной артиллерийской спецшколе лейтенант Володя Яковлев и наш замечательный училищный запевала Шевчук. Идем из штаба полка к себе в дивизион с товарищем по училищу Лешой Ваньковым, племянником будущего маршала Баграмяна. Очень памятен наш разговор, помню его почти дословно. Жаркий день, медленно идем по пыльной дороге и каждый погружен в свои мысли, мы только что поставили свои росписи под зачитанным приказом №227, где через строчку грозно звучит - "за отход без приказа - расстреливать на месте!"... "паникерам и трусам - смерть!"... "явно преступных приказов не выполнять, а отдавших такие приказы - под расстрел!", и так далее... Приказ Сталина - живого бога на земле... Леша остановился, и взволнованно сказал: "Знаешь, Миша, я только сейчас по-настоящему понял, какой Сталин великий человек, действительно, необыкновенный, гениальный, с железной волей. Я раньше считал, что это все пропаганда". Под впечатлением приказа и обстановки на фронте - "над Родиной нависла смертельная опасность!" - слова очень и очень тревожные, необычные для нашей печати, обсуждаем худший вариант - если немцы захватят Москву, что будем делать? Решили не сдаваться и драться до последнего, вплоть до партизанских действий на Урале, если развалится армия. У меня другого выхода не было, немцы беспощадно и зверски уничтожали евреев, и я платил им такой же ненавистью.

ФРОНТ. 1943-1944 годы.

Весна 1943 года.

Сожженая деревня под Ржевом. На пепелище, с торчащими трубами печей, нашел с товарищами чудом уцелевшую раму от иконы, изъеденную жучком, старинную, отполированную от долгого употребеления. Она оказалась с двойным дном. Самой иконы не было, ее, видимо, забрали хозяева или солдаты, проходившие через деревню раньше нас. Но в задней части рамки, закрытой на крючок, лежали Георгиевский крест и две царские медали "за Севастополь". Невольно сжалось сердце от боли и обиды за горемык, живших здесь в убогих, бедных, вросших в землю деревянных избах, имевших минимум средств к существованию, всю жизнь работавших и добывавших в поте лица своего хлеб насущный и ничего не получавших за свой труд в колхозах, все их благополучие зависело от клочка земли у дома - приусадебного участка.

И вновь полное разорение и опять хозяин защищает грудью свой родной угол, и опять придут на пепелище немногие из оставшихся в живых и вновь бросят в землю семена, окропят землю своим потом и трудом - и возродится жизнь. В муках вырастят новое поколение... И вновь "большие политики" и "великие идеи мирового коммунизма" бросят их в огонь очередной войны. Неужели снова дойдет до этого безумия? Кто же обрекает людей труда, соль земли русской, на такие муки? Проклятый капитализм или авантюризм великих проходимцев, исчадия ада, величайших преступников перед человечеством, вроде Гитлера и Сталина? А чем и как можно оправдать гибель в муках от пыток, голодной смерти и унижения многих миллионов невинных у нас? Кто понес ответственность за эти преступления? Почему не восторжествовала справедливость? Кто и почему взял под защиту людей, с обагренными невинной кровью руками? Ведь уничтожили всех старых коммунистов- ленинцев, а их места заняли те, кто писал доносы на них и с ними расправлялся - беззастенчивые карьеристы, без стыда и совести, банда негодяев и подхалимов, которые за свое благополучие и "место в обойме руководителей" перегрызут горло любому...

Весна 1943 года... Штатную должность старшего на батарее сократили и нас отправили в Козельск, во фронтовой резерв. Я подружился с Вадимом Симоновым, это был такой красавец, какого только в кино надо было снимать. Высокий, стройный, с правильными, красивыми чертами лица - загляденье для девиц. И это вскоре проявилось наяву. В одну из наших прогулок по Козельску к нам подошла высокая статная девушка с красивым лицом и говорит: "Что вы тут напрасно гуляете. Поедем к нам в деревню, вас там девки зацелуют!". Мы поехали. При приезде девица увела Вадима в избу, они залезли на полати и приступили к любви, много и безотказно тешились. Меня познакомили с молодой учительницей, жившей на съемной квартире в одном из деревенских домов. Пока Вадим с подругой любились, мы с учительницей сладко целовались, но наше попытка уединиться в комнате учительницы не удалась. Все время стучали и входили женщины, одна за другой, и жадно смотрели на меня. Учительница говорит: "В конец оголодали бабы. В деревне один дед, и тому за шестьдесят, а он уже ни на что не способен". Короче, нам так и не дали соединиться. Пришел Вадим, и мы уехали обратно в Козельск, чтобы не попасть в штрафную роту за дезертирство. На следующий день нас с Вадимом отправили в 1-ую гвардейскую Московскую мотострелковую дивизию, наступавшую в районе реки Вытегра. В штабе 35-го гвардейского артполка нам сказали, что свободны две должности - командира 7-й батареи и начальника штаба дивизиона. Вадим пошел в командиры батареи, а я стал начальником штаба 3-го дивизиона 35-го гв. АП.

Зима 1943 года.

537-й артполк стоит под Ржевом, наши войска в обороне, зарылись в землю. Наша норма снарядов - 3 штуки в день на батарею! А немцы не жалеют ни мин, ни снарядов. Штаб 22-й Армии, в которую мы входили, передислоцируется под Старую Руссу. От нашего полка выделяют две автомашины в распоряжение штаба артиллерии 22-й Армии и меня назначают сопровождающим. Прибываем в штаб армии и вместе со всем составом штаба артиллерии едем своим ходом на новое место дислокации. Дорога тяжелая, то и дело приходится расчищать ее от снежных заносов. Не доезжая Осташкова, попали в грандиозную пробку на дороге - единственное шоссе, стиснутое снеговыми стенами, забито техникой на десятки километров. Машины стоят в два ряда и попытки освободить дорогу для встречных колонн то и дело срываются, машины норовят проскочить по освобожденной левой части дороги, но вновь встречный поток машин и опять все встало. Так продолжалось, пока не приняли самых суровых мер - "за нарушение правил движения - расстрел на месте!". В пробке просидели двое суток. Немецкие самолеты-разведчики беспрепятственно летали над нами, все фотографировали, так что о готовящемся наступлении немцы уже знали задолго до его начала, и этот факт предопределил его провал. Прибыли на место, в населенный пункт, где сохранились дома. Меня вызывают в штаб артиллерии и объявляют, что машины оставляют себе, а меня отправляют в новую часть под Старую Руссу. Такого подвоха я не ожидал и стал с возмущением возражать, просить, чтобы меня отпустили назад вместе с машинами в мой полк. Но начальник штаба артиллерии армии строго прикрикнул на меня и приказал отправляться в отдел кадров за направлением в новый полк. Я понял, что спорить бесполезно и решил действовать. Вышел из дома, подошел к машинам и приказал шоферам немедленно разворачиваться. Машины двинулись на разворот, в этот момент из дома выскочил полковник, и, хватаясь за пистолет, истошно орал: "Стоять! Стоять!". Но мои машины, дав полный газ, укатили из деревни. Нам предстояло проехать от Старой Руссы через Осташков, Медное, Торжок, Калинин, в район Волоколамска. У одного из водителей в машине оказалась карта 1:500000, и она нам очень пригодилась, по ней мы проложили маршрут движения в свою часть. Но где взять горючее? В кузове одной из машин стояла пустая двухсотлитровая бочка из-под бензина. По пути, на дорогах, были организованы заправочные станции для автобатальонов. К первой станции мы подъехали предъявив старую путевку - от деревни Боры до места размещения штаба армии, и там нам, не глядя, шлепнули печать и выдали норму бензина (кажется, 40 литров). Мы осмелели, и стали подъезжать к каждой заправочной и там, увидев печать предыдущей заправочной станции, нам без звука давали бензин. Вскоре мы заполнили бочку и все канистры, не говоря уже о баках наших автомашин. Но в Калинине, где мы подъехали к очередной заправочной, нас застопорили и разглядели "липовую" путевку, и пока бдительный заправщик пошел к начальству с нашей путевкой, мы рванули из города и дальше ехали на тех запасах горючего, которые мы успели сделать раньше. Питались продуктами, которые по пути следования выменивали у местных жителей на бензин, который очень ценился, наряду с мылом и сахаром. Бензин использовался для освещения - в коптилки заливали бензин и насыпали соль, чтобы он не вспыхнул. Мы приехали в свою часть и нашему появлению все очень удивились, а командир полка был даже раздосадован, он, оказывается, негласно договорился со штабом артиллерии 22-й Армии, где сам раньше служил, о том, что подарит им две автомашины. И тут... эти машины вернулись!

Но: делать нечего... и я вновь оказался на своей батарее.

Февраль.1943-й год.

Ржев-Погорелое Городище. Непролазные грязные дороги. Голод. С великой радостью встречаем каждое ранение, или, еще лучше, если убьет проезжающую мимо лошадь, запряженную в телегу. Как только она падает, так со всех сторон бегут с топорами, раскраивают тушу на куски, несут по землянкам, к кострам, и варят конину. И мы жевали конскую ногу, как жесткую резину, разжевать ее было невозможно.

Много раз атаковали хутор перед Зубцовым и не могли его взять.

Объявили набор добровольцев перед очередной атакой, агитировали в каждой батарее. Я вызвался. Наскребли из полка человек шестьдесят. Утром, после артналета, пошли в атаку на высотку, с которой стрелял пулемет. Когда ворвались в траншею, то увидели сидящего у пулемета "фрица", он расстрелял все патроны и сидел, озираясь по сторонам и глядя ненавидящим взглядом. Когда подошли к нему, то он, с криком "Русише швайне!", кинулся на нас со штыком в руке, но пуля утихомирила его навеки...

Декабрь. 1943-й год.

Бои под Новосокольниками. Дороги - сплошное месиво грязи, воды и снега, разбитые, одни колдобины. Погода мерзкая - пронизывающий холод, мокрый снег, туманы. Высушиться негде, места нам достались безлесные, бедные. Окрестные деревни сожжены и разрушены, в немногих уцелевших домах полно гражданских людей: старики, женщины, дети, голодные и оборванные, здесь же, в одном доме с людьми, чудом уцелевшие телята, поросята, овцы. Вонь, смрад, вши, есть случаи заболевания тифом. Самы мрачные воспоминания о войне связаны с боями под Витебском. Нигде и никогда я не видел столько вшей, сколько их там было, не только в обмундировании и нательном белье, но и на шинелях и полушубках. Муки были страшные и пришлось срочно принимать меры. Спасла трофейная вошебойка. Прожарили всю одежду и белье, организовали помывку в бане. Но не убереглись от случаев заболевания тифом.

Зимой наступали в районе Витебска, в направлении на Сиротино. Дивизия шла во втором эшелоне 16-й Армии, вслед за 11-й гвардейской. Шли к переднему краю на смену частей, и чем ближе подходили, тем больше были видны следы кровопролитных боев. При подходе к "роще смерти", на заснеженном поле лежит солдат и кричит: "Братцы, помогите!", но колонна проходит мимо, под окрики офицеров: "Вперед! Быстрее! Место просматривается и простреливается!", спешили занять боевые порядки и сменить 11-ую гвардейскую дивизию. Подошли к первой траншее и увидели следы сильнейших боев - разрушенный и разбитый прямым попаданием крупного снаряда дом, в котором было полно людей, и все они, искромсанные и разорванные осколками, лежат тут же - вперемежку ноги, руки, обнаженные куски человеческих тел среди земли, снега и обломков бревен, кое-где сохранившиеся лица со следами предсмертной муки, оскаленными зубами, прикушенными языками.

Вошли в окопы и увидели, что наружные части брустверов укреплены застывшими человеческими трупами - двойная выгода: и хоронить не надо в мерзлом грунте, который так трудно долбать, и от пули может живых уберечь. Только пристроить тела нужно так, чтобы труп был повернут лицом к немцам, а то уж очень жутко, особенно по ночам, при свете немецких осветительных ракет.

Невольно вспомнил, как под Дорогобужом на моих глазах взлетел на воздух заминированный перекресток шоссе, через несколько дней после ухода немцев. Взрыватель замедленного действия. Огромная воронка. Десятки погибших... Мы не доехали до этого перекрестка всего 100 метров, как раздался взрыв...

Зима 1944 года. Бои за город Городок под Витебском.

Ворвались на окраину. Одиночный окоп в котором сидит заросший рыжей щетиной пожилой солдат и на бруствере окопчика лежит трехлинейка. Подхожу ближе и окликаю: "Эй, славянин, какого полка?". Никакой реакции. Подошел, и вижу у него пулевое отверстие во лбу и тоненькую струйку крови... Так и сидит бедолага, уже закоченел. Вот такими должны быть памятники солдатам Великой Войны...

У трофейного тягача прохаживаются и беседуют командир батальона Комаров и немец в окровавленном маскхалате и повязкой с красным крестом на рукаве. У бронетранспортера, опершись на колесо, сидит второй немец, раненый, и с перекошенным от страха и боли лицом кричит санитару: "Ганс, не оставляй меня, не бросай! Иван меня убьет!". Из расположенной поблизости землянки, где лежали раненые немцы, слышны автоматные очереди - это добивают тяжелораненых. На лице сидящего у тягача раненого немца видны слезы, он всхлипывает и тянет руки к санитару. Тот подходит к нему, успокаивает, потом берет его на плечи и, сгибаясь под тяжестью, несет его в наш тыл. Санитар хорошо говорит по-русски, жил с родителями в России до 1934 года. Его родители работали на наших заводах как иностранные специалисты. Остался санитар, спасая раненого друга, которого не успел вынести в свой тыл. Он горестно морщился, услышав автоматные выстрелы в землянке-госпитале. Разведчик, вылезший из землянки, перезаряжая диск в автомате, злобно говорит немцу-санитару: "А ваши как поступали с нашими пленными ранеными?! Получайте, что заслужили!"...

Лето 1944 года...

Перед началом артподготовки в Белорусской наступательной операции в дивизион приехал командующий артиллерией 16-го гвардейского стрелкового корпуса полковник Палецкий. Вылез из "виллиса" у одной из батарей и подошел к орудиям. Увидел офицеров и спросил: "Кто здесь старший?". Я подошел и доложил: "Начальник штаба дивизиона 35-го гвардейского артполка, капитан Богопольский". Полковник смотрит на меня красными мутными глазами, стоит покачиваясь. Помедлив, громко и с ехидством спрашивает: "А где ваш Абрам Менделевич?". Отвечаю, что не знаю, кого он имеет в виду? "Как не знаешь? Это ваш командир Ботвинник!" - и полковник громко засмеялся... Вот и пойми, какой фашист лучше, который по эту сторону окопов и командует тобой, или тот, в которого ты можешь стрелять и отвечать оскорблением на оскорбление. А этот в душу наплевал, и ушел, самодовольно улыбаясь пьяной мерзкой улыбкой. Правда, судьба его наказала. Под Пиллау он залез в немецкий бетонный блиндаж вместе с командиром корпуса Гурьевым, а координаты этого блиндажа, конечно, немцам были хорошо известны. Они обоснованно преположили, что там разместится крупный штаб, поскольку блиндаж был очень прочный и благоустроенный. Расчет оказался верным. Немцы обстреляли этот КП командира корпуса крупнокалиберной артиллерией и в результате прямого попадания генерал Гурьев был убит, а Палецкому оторвало обе ноги и он умер от потери крови. До конца войны оставалось две недели...

1943-й год. 35-й гвардейский артиллерийский полк.

Командира полка подполковника Цыпкина убило, и новым командиром стал Ботвинник. Начальником штаба был майор Бойко, стройный и красивый офицер в отличие от Ботвинника, который имел типичное еврейское лицо с горбатым, загнутым книзу носом. Полк стоял на переформировке, а точнее воевал на реке Рессета.

В один из дней наш 167-й гвардейский стрелковый полк был внезапно атакован "власовцами". Пьяные "власовцы" с ревом и матом пошли в яростную атаку, лавиной ринулись на наши стрелковые порядки, и обескровленый к тому времени 167-й полк стал поспешно отходить. "Власовцы" гнали полк 3-4 километра, и мы смогли остановить "власовцев" только на другом берегу Рессеты.

Впереди нас ждали очень кровавые бои под Новосокольниками, Невелем, и тяжелейшие кровопролитные бои за высоту 174,6 под Идрицей.

Полковника Ботвинника назначили командующим артиллерией нашей дивизии и полк принял под командование майор Чуйко.

Командиром моего третьего дивизиона был майор Горелов, рябой от оспы, смелый и уверенный в себе командир. Здесь нередко происходили случаи не поддающиеся здравому смыслу. Совершенно необъяснимое поведение. Когда мы долго бились за высоту 174,6 то полковник Ботвинник решил отличиться и получить четвертый орден Боевого Красного Знамени (три ордена БКЗ он уже имел). Он послал на высоту, прямо по шоссе, взвод 122-мм гаубиц - 2 орудия на тракторах НАТИ-5. Чуйко не стал возражать своему начальнику. Дорога на высоту проходила мимо штаба моего дивизиона. Я вышел из блиндажа и встретил этот взвод. Первый тягач с гаубицей и сорок ящиков со снарядами в кузове. Расчет на станинах, тракторист Вострокнутов. Вел взвод лейтенант Ротов, который прибыл в наш полк всего за два дня до этого события. Я спросил Ротова: "Куда едете?", и он ответил: "На высоту". Я говорю, что дорога перекрыта немецким пулеметом, но лейтенант молчал. Передо мной стоял растерянный и испуганный мальчишка, и мне стало жаль его молодой жизни. И я принял решение вести взвод на прямую наводку самому. Зачем? Почему? Не знаю... Отослал Ротова с одной гаубицей назад, а сам поехал по шоссе на ближайшую высотку. Мы взобрались на нее и увидели, что дорога спускается вниз и на ней валяются неразорвавшиеся снаряды и мины. Наш трактор с гаубицей на большой скорости рванул к высоте 174,6. Подошли к повороту дороги на высоту, и именно в том месте, где дорога совпадала с передним краем немцев, нас уже ждали "фрицы"-пулеметчики. Расстреляли в упор пулеметными очередями. Немец целил в бензобак, но попал четырьмя пулями в тракториста Вострокнутова. Трактор встал и загорелся, а в кузове 40 снарядов. Расчет сидел на станинах позади трактора, но это их не спасло - всех скосил пулемет. Я выскочил невредимым, спас мотор, который был посередине кабины, справа от меня, да еще водитель невольно загородил меня своим телом от пуль. Слева от дороги была глубокая воронка от авиабомбы, и я сразу прыгнул в нее, за мной раненый Вострокнутов и чудом уцелевший санинструктор батареи. Перевязали Вострокнутова, а что делать дальше? Немцы совсем рядом, нас стали обстреливать из ротного миномета, и стало ясно, что надо отсюда выбираться, пока живы. Я пополз первым на скаты высоты, обращенные к немцам, и попал под обстрел снайпера, пули визжали над головой, в нее он и целил. Санинструктор с трактористом поступили умнее - полезли к своим по придорожному водостоку. Я прыгал из воронки в воронку - сверху снег, а снизу, под ним - вода. С большим трудом дополз до нашего наблюдательного пункта. Командир дивизиона Горелов видел все что произошло, но молчал. А вечером командир нашего артполка Чуйко решил вытащить гаубицу назад на наши позиции. Чуйко пошел к самоходке СУ-122 стоявшей внизу за высоткой, с которой начинался наш "последний путь", съезд к высоте 174,6. Чуйко предложил самоходчикам флягу спирта, чтобы они помогли нам вытянуть гаубицу, бил флягой по броне, но никто с ним даже не стал разговаривать, самоходчики наотрез отказались рисковать. Их, оказывается, тоже послали на высоту, но они просто отсиживались за бугром, невидимые для немецких наблюдателей, и вперед не лезли. Подошли еще две самоходки, но, не доходя до нас, свернули влево, на целину, и тут же увязли в болоте по башню. "Конец войны" для них уже наступил. После этого события, в течение многих дней и ночей подряд, к этой брошенной гаубице лазили добровольцы и "посланные по приказу", но немцы не давали подобраться к пушке, били из пулеметов в упор. Вытащить не удалось, даже близко подползти не смогли, а как можно вывезти вручную трехтонную гаубицу? Да еще в гору по шоссе? Начальство поняло, что гаубицу не спасти. Комполка Чуйко в начале войны, будучи командиром батареи, выходя из окружения, взял и бросил своих артиллеристов и матчасть, и выбирался из "котла" на восток в одиночку. Ему повезло, он проскочил к своим. Но вслед за ним из окружения выбрался расчет вместе с пушкой из его батареи, и артиллеристы на проверке доложили, что Чуйко бросил своих бойцов. Чуйко был отдан под трибунал, получил срок 10 лет, но вместо лагерей, его послали на передовую, смывать вину кровью. Этот факт не помешал ему в дальнейшем дорасти до командира полка, но страх быть вновь наказанным, заставлял Чуйко действовать, продолжать попытки вызволения гаубицы. Чуйко решил представить меня к медали "За Отвагу", но начальник артиллерии дивизии Ботвинник ему ответил так: "Если он на высоту не доехал, то, значит, и награды не заслужил"... Выручил нас начальник артвооружения полка Сеня Шехтман, который сказал: "Я вам соберу новую гаубицу из подбитых и брошенных таких же орудий". Дали ему "студебеккер", и он, за неделю, набрав части из подбитых пушек, собрал новую гаубицу. На этом наши мытарства закончились.

Мы еще долго воевали за высоту 174,6 у населенного пункта Идрица, и так ее не взяли.

Весна - лето 1944-го года...

Минные поля, которые зимой были под снегом, "вылезли наружу". Я привык ходить напрямую и однажды залез на такое минное поле. Выбирался обратно "задом", по своим следам, чтобы не рисковать и не подорваться.

Потом нас вывели с передовой в тыл под Невель, в леса, где мы окопались, отъедались, отпивались одеколоном, который привез Военторг, и флаконы офицеры покупали ящиками. Пить одеколон было противно, но Горелов охотно пил, и ему привозили девиц из госпиталя. Свою красивую ППЖ, маленькую Олю, он "отдал" на батарею, огромному детине Лущаю, который ее приютил и приголубил, но вскоре Лущаю оторвало голову выстрелом из своего же орудия, он во время стрельбы случайно оказался перед орудием, а беременная Оля уехала в тыл рожать. От кого? Она, наверное, и сама не знала...

Я, начальник штаба дивизиона, все время был на НП с Гореловым, но смену огневых позиций, перемещения батарей, проводку колонны артдивизиона всегда делал сам лично. Научился ориентироваться ночью по малейшим признакам деревьев и дороги, никогда не плутал. В лесу под Невелем мы расположились роскошно: у Горелова был прекрасный блиндаж, а у меня в помещении штаба дивизиона был свой отдельный закуток. Там же построили небольшой "миниатюрный полигон", и учились готовить данные для артиллерийского огня и стрелять условно. Я показал Ботвинникку и Чуйко, как все это можно делать в уме, без записей, и они были поражены. Дивизия всерьез готовилась к Белорусской наступательной операции, и здесь, вместо в конец изношенных дизельных тракторов НАТИ, мы получили американские "студебеккеры" - мощные вместительные вездеходы, это были не машины, а сказка. Далее нам пришлось совершить долгий и тяжелый переход из-под Невеля к Орше и участвовать в прорыве в направлении шоссе - Минск-Москва. Немцы знали о готовящемся наступлении и направлении главного удара вдоль шоссе, и провели контрартподготовку. Тогда наше командование решило наступать с направления Осинстрой, где шла старая узкоколейка для вывоза торфа с разработок. Рельсы сбросили, и по насыпи пошли колонны наших танков в немецкий тыл. Эти танковые колонны шли беспрерывно всю ночь, и в итоге, немцы оказались в окружении, в "мешке", вместившем в себя многие десятки тысяч солдат и офицеров вермахта. Там наш дивизион захватил "виллис" с партдокументами, принадлежавший Политотделу танковой армии. Хозяева машины нас нашли, партдокументы мы им отдали, а "виллис" нет. Командир дивизии Толстиков, к которому обратились за помощью политотдельцы, ответил: "Возьмите "виллис" там, где оставили", и у нас в дивизионе до конца войны был свой "виллис", и, сначала радист Лева Полонский, а затем таджик Ходжаев водили его, и он служил нам безотказно

Прибалтика встретила нас крайне недружелюбно. Запомнился бой нашего дивизиона с немецкими танками в районе села Гродек. Там ранило в ногу лейтенанта Перова и одного офицера из СМЕРШа. Подошли к границам Восточной Пруссии в районе Шелуппеннен -Пилькаллен. Переход границы обозначил тем, что застрелил из трофейного пистолета двух огромных свиней. Одну завалили в "виллис" и шофер отвез ее в литовский городок Кальварию, и взамен привез две канистры спирта или самогонки крепостью 70 градусов. Отметили выход к границе Рейха. Перед переходом литовско-прусской границы в полку был проведен митинг с развернутым знаменем, где мы поклялись мстить фашистскому зверю в его логове, но на деле вышло так, что мы, в основном, мстили сами себе...

К этому моменту меня уже назначили командовать 2-м артиллерийским дивизионом полка. Горелова арестовал СМЕРШ, за то, что он привозил к себе на передовую шлюх из литовского города Ольшаны. Его тут же сняли с должности, забрали ордена и услали в штрафной батальон, откуда он не вернулся.

Подошли к городу Гольдап и озеру Голдапензее. Рядом с городом располагался густой лесной массив, а в нем, в окружении высокого железного забора, находился охотничий замок самого Геринга. Все дорожки в лесу были асфальтированы, на пересечении дорожек стояли вышки для охотников. Лес был полон дикими зверями: олени разных пород, лоси, кабаны, фазаны и другая живность. Егеря выгоняли зверей на дорожки, и Геринг с вышки их стрелял. Когда мы захватили замок, то, как нам рассказывали позже, Геринг пришел в ярость и послал на нас танковый корпус названный его именем "Герман Геринг". Этот корпус атаковал нас на марше у деревни Вальтеркемен. Бой был тяжелый и кровавый, немцы отсекли и окружили Тацинский танковый корпус и 11-ую гвардейскую стрелковую дивизию, которые уже захватили город Гумбинен и шли на Истенбург. Одним словом, наша армия была рассечена напополам, и командующий нашим 3-м БФ генерал - полковник Иван Данилович Черняховский, на У-2 лично прилетел к окруженным частям в Гумбинен, и оттуда сам руководил боем - мы наступали с двух сторон. Кровь лилась рекой, но мы прорвались на соединение к своим. Черняховский за эти бои был повышен в звании до генерала армии, а мы продолжали наступать. Но немецкое сопротивление с каждым километром становилось все яростнее. Вместе с вермахтом на запад бежали и местные жители, бросая огромные богатейшие поместья, полные всевозможной живности. А мы, дураки, все это громили и жгли. Пруссия кормила всю Германию, а мы, разгромив все, наказали сами себя, поскольку Генштаб снял нас с довольствия, справедливо считая, что в Пруссии мы сами прокормимся. Так мы "отомстили сами себе"...

ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ

Ноябрь - декабрь 1944-й год.

Назначен командиром 2-го дивизиона, того же 35-го гвардейского артполка.

Дивизион состоял из двух четырехорудийных батарей 76-мм пушек и четырехорудийной батареи 122-мм гаубиц. Дивизион на конной тяге и каждое орудие везет четверка лошадей, а снаряды и имущество на повозках. Лошадей в дивизионе более двух сотен, в основном дикие, злые как собаки, малорослые монгольские лошадки. Получили их нековаными и необъезженными, прямо из табунов, гулявших в вольных монгольских степях. Построили специальные деревянные загончики для ковки лошадей, каждого "дикаря" загоняли в станок, набрасывали на ноги веревочные петли, опрокидывали лошадь на спину, ноги подтягивали к боковым стойках загончика и подковывали, пытающихся укусить "дикарей". Но зато эти лошадки отличались большой выносливостью. Трофейные битюги - огромные немецкие артиллерийские лошади-"корни" с широкой спиной, мощным крупом, толстыми лохматыми ногами и копытами с большую тарелку, за один переход на 40-50 километров так худели, что их трудно было узнать, а "монголы" переносили подобные переходы легко. К тому же, трофейным красавцам нужно было по пуду овса в день и свежее сено, а "дикари" питались и соломой и даже сами находили и грызли ветки кустов и деревьев и тем были довольны. А нашему солдату чем меньше хлопот, тем лучше. Поэтому "монголок" полюбили, да и они привыкли к своему фронтовому житью и безрадостной участи.

К октябрю - ноябрю 1944 года, после прорыва в Восточную Пруссию, после тяжелых встречных боев, фронт стабилизировался, и мы стояли в обороне южнее Шталлупененна, но в ноябре готовилась операция по прорыву немецкой оборону чуть севернее нас, в районе города Пилькаллен. На нашем участке прорыв должен был осуществлять 5-й гвардейский стрелковый корпус соседней армии, но для поддержки наступления выделялась артиллерия из частей не участвующих в прорыве, и от нашего полка в распоряжение командующего артиллерией 5-й гв. Армии был выделен только мой, второй дивизион. Мы благополучно совершили марш, заняли боевой порядок, причем наблюдательные пункты устроили в блиндажах в первой траншее переднего края, вместе с пехотой. Нам достался отличный сухой блиндаж, стереотрубу ввинтили в бревна его верхнего наката, все вокруг запорошило снегом и блиндаж был хорошо замаскирован. Начал пристрелку репера - контурной опорной точки на карте, от которой можно переносить огонь на любую цель. Пристрелял вышку - тригонометрический пункт, идеальный репер, прямо рядом с передним краем немецкой обороны. Нужно было спешить, наступление было намечено на утро, а пристрелка репера давала возможность учесть влияние метереологических и других условий на полет снаряда и внести поправки в исходные данные для стрельбы по целям во время артподготовки, непосредственно перед атакой переднего края противника. Наутро ее не стало, немцы за ночь спилили вышку. Стал вновь пристреливать другую опорную точку и опять неудача - ЧП. Передал на огневую позицию команду: "По реперу, гранатой, взрыватель осколочный, заряд полный, прицел 100, уровень 30-05, угломер 47-54, первому орудию, одним снарядом, огонь!". Спустя какое-то время с огневой передают - "Выстрел!", и я приготовился наблюдать разрыв, приник к стереотрубе, а начальник разведки дивизиона смотрит в бинокль. Расстояние в 5 километров снаряд 76-мм орудия летит в течение 12-15 секунд (гаубичный 20-25 секунд). Полетное время снаряда прошло, слышен был звук выстрела, а разрыва не видно. Спустя пару минут телефонист передает, что меня требует к аппарату мой офицер, старший на батарее, который взволнованным голосом доложил: "Товарищ капитан, у нас ранило осколками двух орудийных номеров. Снаряд разорвался в нескольких метрах от орудия, попав в шест проводной связи". Напротив первого орудия ночью связисты поставили шесты, протянули по ним провод связи, а утром артиллеристы перед открытием огня вперед даже не посмотрели, и наш снаряд сразу после вылета из ствола орудия попал в такой шест и разорвался. Пристрелку репера я все-таки провел вовремя, участвовал в артподготовке, но первый блин оказался комом не только для меня. Атака нашей пехоты захлебнулась, стрелки залегли перед колючей проволокой, а потом уцелевшие солдаты стали отползать назад, в свои траншеи. Начался период подтягивания резервов, смены частей, разведки целей противника. За ЧП с двумя ранеными огневиками, приказом по полку мне объявили 10 суток ареста, но это я еще легко отделался, а могли бы и в штрафную роту отправить, хотя никакой моей личной вины в случившемся не было.

Но на этом мои неприятности не закончились. Ночью в блиндаже дежурил молодой неопытный телефонист. Блиндаж освещала "лампа" - гильза от снаряда нашей 122-мм гаубицы, согнутая с боков и в щель вставлен фитиль из солдатской байковой портянки. Сбоку гильзы пробита дырка (которую затыкали разжеванным хлебом, чтобы бензин не вспыхивал), и в нее заливали горючее для "лампы" - бензин. Телефонист решил долить горючее прямо из солдатского котелка, но забыл погасить перед этим лампу, и бензин в котелке загорелся. Дело было ночью, и кроме связиста в блиндаже спал только я один. Вспышка бензина на полу, застеленном соломой, подняла столб пламени, телефонист в испуге выронил котелок с бензином на покрытый соломой пол, да при этом еще сам облился... В одно мгновение все внутри загорелось, и огонь ринулся к выходу из блиндажа, на свежий воздух. Я спал в гимнастерке, где были все документы и в галифе. Ремень с пистолетом ослабил, но не снял. Проснулся от криков телефониста и увидел яркий столб пламени перед собой. Через доли секунды я вскочил, и босиком, через горящий участок пола выскочил к выходу из блиндажа. У порога лежал телефонист, и выл от боли и удушья. Пытаясь снять горящую гимнастерку, он вздернул ее на голову, не расстегнув пуговиц, и она горела у него на голове. Перескочив через связиста, я рывком вытянул его в траншею и там освободил ему голову и затушил догорающее на нем обмундирование. Стою зимой босиком на снегу, на морозе, раздетый у входа в блиндаж, а оттуда с ревом вырывается пламя, горят сухие телеграфные столбы, из которых был сооружен этот блиндаж. Немцы увидели пламя и сразу открыли артиллерийский и минометный огонь. Мы укрылись в соседнем блиндаже, обстрел продолжался долго, как "салют в честь" нашего бедственного положения. Телефонист сильно обгорел, и его немедля отправили в санбат.

Прорыв под Пилькаленном все же удался, но только с третьей попытки и большой кровью.

Декабрь 1944-й год. Прорыв немецкой обороны на реке Дайне.

После прорыва обороны под Пилькаленном в наступление пошли быстрым темпом, так как немцы державшие позиции были полностью деморализованы. Пехоту свернули в походные колонны, и мы оказались в колонне 11-й гв. СД нашего 16-го СК. Двинулись впереди и подошли к реке Дайме, на которой у немцев проходила заранее подготовленная оборонительная линия с железобетонными ДОТами, дерево-земляными огневыми точками, сетью траншей и минных полей, рядами проволочных заграждений. К немецкой обороне подошли в походных колоннах, и тут голова колонны подверглась внезапному обстрелу. Начальник политотдела 11-й гв. СД полковник Мешков обратился ко мне: "Артиллерист, пробивай дорогу! Действуй!". В голове колонны шла 4-я пушечная батарея. На рысях расчеты выскочили вперед, отцепили передки, лошадей увели с дороги в укрытие на обочину, и под пулеметным огнем немцев артиллеристы развернули свои орудия прямо на шоссе. Действовали очень быстро и слажено. Огонь прямой наводкой по амбразурам был открыт через 1-2- минуты. Пулеметы смолкли. Тут же последовала команда - "Лошадей на батарею!". Запрягли, и, вскачь, бросились с орудиями по шоссе, вперед к немецкой обороне. Чудом миновали благополучно минные поля, а проволочные заграждения на дороге разорвало еще при нашем обстреле. Мы с ходу прорвались вглубь немецкой обороны в лесной массив, весь второй артиллерийский дивизион оказался в 4-х киломерах от места прорыва немецкого переднего края. Как только проскочила наша замыкающая 6-я батарея, немцы опомнились, и нашу пехоту, которая шла пешком, отсекли пулеметным огнем. Мы оказались в немецком тылу, в окружении. Стемнело. Заняли круговую оборону, поставили все орудия дивизиона на прямую наводку на лесных просеках. Огня не разводили, не курили. Затаились. Немцы, тоже, видимо, нас не очень искали, мимо проехали несколько мотоциклистов, по шоссе прошли два танка, но нас не заметили. Ночь прошла спокойно, а утром мы отбили немецкую атаку, подбили три танка, сожгли пять автомашин с пехотой, и нам удалось соединиться со своими войсками.

Январь 1945-го года. Штурм города Веллау.

После прорыва обороны немцев на реке Дайме наше продвижение шло успешно, но при подходе к крупному опорному пункту городу Веллау, оно приостановилось. Оборону противника держали не только регулярные полевые войска, но и много людей в гражданской одежде из числа местных жителей - бюргеров, бежавших из своих приграничных имений. Оборона полевая - траншеи полного профиля и ДЗОТы. Кроме немцев здесь оборонялось много "власовцев" из РОА (РОА - Русская Освободительная Армия). Эти предатели оборонялись особенно стойко, ибо их ждала расплата, "власовцев" не брали в плен, а расстреливали на месте... Мы развернули орудия на прямую наводку с ходу и открыли огонь по амбразурам ДОТов и по пулеметным точкам. Управленцы вместе с пехотой, при поддержке самоходного дивизиона (СУ-76) нашей дивизии рванулись вперед и ворвались на окраину города, завязался серьезный бой, который шел на улицах, в домах, чердаках, подвалах. Нам пришлось отбивать контратаку на нашу 5-ую батарею, стрелял из своего пятнадцатизарядного бельгийского трофейного "браунинга" в немца в упор. Поразили его безумные, побелевшие, выкаченные глаза. Разинутый, перекошенный от крика рот. Был он в двух шагах от меня и, увидев направленный на него пистолет и мгновенно осознав, что смерть неминуема и осталось жить доли секунды, глаза его помутились, покрылись какой-то пленкой, "дымчатой вуалью", и в этот момент я нажал на курок. Прозвучал выстрел, который оборвал его жизнь. Уронив свой автомат, немец свалился, а я продолжал стрелять по атакующим, но они уже стали разбегаться и стрелять по нам из-за укрытий. Город горел, улицы полны дыма, горящие балки, искры от горящих зданий, все заволакивало улицы. Треск пулеметных и автоматных очередей, взрывы "фаустпатронов". И в этом хаосе мы движемся вперед. Нашли на фабрике трофейный шоколад в круглых аккуратных коробочках, по три плитки в каждой. Надпись - "фор люфтваффе" - для летчиков. Солдаты-огневики набили ящики из-под снарядов шоколадом и шнапсом в глинянных бутылках. Наблюдательный пункт командира 6-й батареи капитана Отливщикова, пьянчуги и бабника, был на чердаке высокого дома. Весь взвод управления, во главе с капитаном, командиром батареи - пьяные. Сидят у стола заваленного закуской и бутылками разных видов и калибров, и комбат пьяно уговаривает своего командира отделения разведки, бывшего уголовника, идти вперед и занимать передовой НП. Уголовник, чувствуя неуверенность комбата, кочевряжится, и даже, перейдя с комбатом на "ты", стал его оскорблять. Отливщиков, с пьяной беспомощностью, обращается ко мне: "Ну, вот, видите, не слушают меня". Меня "взорвало" изнутри, глядя на этого слюнтяя и на нахальную рожу уголовника, чувствовашего себя героем. На столе лежал шомпол от винтовки с пластмассовой рукоятью. Вне себя от ярости, я схватил этот шомпол и ударил рукояткой уголовника по голове, но он не упал. Рукоятка с треском раскололась, из рассеченной головы потекла струйка крови. Уголовник сразу протрезвел, и видно, как постепенно, до его сознания стало доходить происходящее. Он вытер стекающую на лицо кровь, взглянул на свою измазанную кровью ладонь, и потянул автомат, висевший на груди, пытаясь направить ствол на меня. Мои разведчики кинулись на него, моментально обезоружили и вытолкнули в коридор, но он успел процедить с угрозой: "Все равно пристрелю. От меня не уйдешь". После Веллау, этого бандита, трижды судимого до войны и имевшего 16 лет срока по приговорам - я больше не видел. И такие уголовные кадры "из недр архипелага ГУЛАГа" нам поставляли в войну. Их нередко направляли в разведку, считая, что они должны быть смелыми и храбрыми, исходя из самой сути своей "профессии", особенно "мокрушники" - бывшие убийцы и бандиты. Но это оказалось блефом. Грабителями, насильниками и убийцами они оставались и на фронте, но своей жизнью рисковали неохотно, разве что ради шнапса и наживы... Пришлось мне самому руководить огнем 6-й гаубичной батареи и сосредоточить его по скоплению пехоты в районе вокзала. В стереотрубу было отчетливо видно, как от прямых попаданий тяжелых гаубичных снарядов взлетают в воздух фигуры солдат и куски человеческих тел, как разбегаются по сторонам уцелевшие, как обезумевшие лошади рвут постромки, ломают телеги и убегают галопом. Дым рассеивается, видны воронки, разрушенное здание вокзала, тела мертвых устилают привокзальную площадь и перрон, оседает кирпичная пыль, дымит подбитый паровоз. Разбитые вагоны на путях, горят пристанционные постройки...

Идем вперед...

Январь 1945-го года.

Район населенного пункта Грюнвальд. Господский двор Кеммерсбрух.

Грюнвальд нельзя было назвать деревней, ибо деревень в нашем понимании, в Германии, да и во всей Европе - нет. Сельские населенные пункты по внешнему виду построек, культуре, благоустройству, состоянию дорог и всему жизенному укладу - это кусочек города. Добротные кирпичные дома под обязательной островерхой черепичной крышей, часто двух или трехэтажные, располагаются в садах, все ухожено и вычищено, все подсобные постройки, вплоть до курятников, свинарников и коровников - из кирпича или камня. Внутри все по последнему слову: автопоилки, механизированная уборка навоза, хранилища для урожая и кормов. Везде изобилие скота, свиней, птицы - все высшего, невиданного у нас качества. В сельских домах изысканная городская обстановка, хрусталь, стекло, мебельные гарнитуры красного дерева, серебрянные вилки и ножи, фарфоровые сервизы. Вот уж где не было различия между городом и деревней. Мы все искали - где же живут эксплуатируемые пролетарии, задавленные нещадным гнетом буржуев, где обитают батраки в господских дворах и фольварках? - и не нашли. Везде жилье, как у нас для самых высокопоставленных особ...

Дорога к населенному пункту Грюнвальд и господскому двору Кеммерсбрух шла лесом, и только перед самим Грюнвальдом она поднималась вверх, на открытое место. Вот именно здесь нас и ждала засада. Впереди двигался мой родной третий дивизион, в котором я воевал, до перевода на должность командира 2-го артдивизиона. Он был на механической тяге - "студебеккеры" нас выручали. На бугре перед Грюнвальдом нас стали расстреливать немецкие "фердинанады", мощные самоходные орудия с отличной 88-мм пушкой (обладавшей огромной пробиной силой), и лобовой броней 200-мм ни один снаряд в лоб не мог пробить "фердинанд". Сразу загорелись несколько наших автомашин, гибли люди, в кузовах стали разрываться снаряды. Четвертая батарея 2-го дивизиона по моему приказу свернула с дороги на Грюнвальд и через лесную дорогу выскочила на опушку, в 500-х метрах от места обстрела 3-го дивизиона. Мгновенно развернули орудия и прямой наводкой стали вести стрельбу подкалиберными снарядами по бортам трех "фердинандов", которые были нам отлично видны и стояли к нам боком. Два "фердинанда" загорелись, а третий успел уползти за дом и даже подбить наше первое орудие, ранив двух солдат из расчета. Третий дивизион, стоявший на дороге как на выставке и представлявший из себя отличную мишень, был спасен. Ведь развернуться он не успел - попав под обстрел, уцелевшие расчеты и водители разбежались и укрылись в кюветах у дороги или в поле. Здесь погибли командир отделения разведки дивизиона Вася Выборов, отличный опытный радист 9-й батареи Бутько и разведчик 7-й батареи семнадцатилетний еврей Вайсбанд, только накануне получивший орден Красной Звезды.

Вайсбанд был еще с двумя разведчиками в передовом дозоре, и они ехали на трофейном "оппеле" впереди 3-го дивизиона. Перед населенным пунктом они остановились и пошли в Грюнвальд на разведку пешком, прояснить обстановку. При подходе к Грюнвальду они попали в засаду и были застрелены в упор. Так погибла родная душа, но светлый образ Вайсбанда остался в моей памяти на всю жизнь.

Вася Выборов был командиром отделения разведки и у него в отделении в разное время служили в основном бывшие уголовники и бывшие партизаны: рецидивист Салин, Журавлев, Шиманаев, Торлин, бандит Гречко, партизан Подшиблов, Демиденко. Сам Выборов прибыл на фронт из заключения в 1943 году. Выборов был дальневосточником и попал в тюрьму перед войной, как "указник". Незадолго до войны всерьез занялись борьбой с хулиганством, и давали год тюрьмы за провинности, за которые ранее полагалось всего 15 суток, и так Выборов оказался в уголовной среде. Был он смелым парнем, но страдал запоями. Без водки уже не мог, и часто отправлялся на поиски водки в немецкий тыл. В целом он был положительный для фронтовых условий человек, но однажды, когда на марше мы вместе с ним сидели в кабине "студера", он, будучи, как обычно, в сильном подпитии, вдруг разоткровеничался, и сказал следующее: "Вот закончим войну, нужно будет в стране порядок наводить. А то евреи везде, развелось их немерено. Надо будет с ними кончать". Видимо, пример немцев и содержание немецких листовок (в подавляющем большинстве ярого антисемитского толка), нашли благодатную почву... Погиб он страшной смертью. Лежал в одной из загоревшихся машин связанный, и так и сгорел заживо. А связали его по приказу командира 3-го дивизиона капитана Кожаринова, за то что Выборов, "по пьянке", оскорбил капитана.

1945-й год. Бой за Виккбольд.

Запомнился бой за винзавод Виккбольд, расположенный в семи километрах от южной окраины Кенигсберга. В атаку первыми пошли наши самоходки из отдельного дивизиона, которым командовал майор Косинский. С огромной болью мы наблюдали с чердака сарая, как наши самоходки, пытавшиеся прорваться в Виккбольд, загорались одна за другой. Их, по одной, вперед в бой, пускал майор Косинский. Пока мы обнаружили замаскированный на кладбище в густой зелени "фердинанд", пока готовили данные для стрельбы, подавали команды на огневую и пристреливали цель, немцы успели поджечь три наших самоходки по очереди. Обида и горечь теснили грудь, глядя, как загораются наши "Прощай Родина!" - СУ-76, как уцелевшие самоходчики из расчетов, прыгают через открытые борта и залегают, отбежав от своих горящих "сушек". У Косинского слезы на глазах. И один из наших снарядов попадает в корму "фердинанда", взметнулось облако черного дыма, пламя, и спустя несколько секунд последовал взрыв боеприпасов. Отостили за гибель наших СУ-76 , хоть счет и неравный. Косинский, сквозь слезы, радостно улыбается, жмет руку, обнимает и говорит: "Спасибо, друг!". Пехота и уцелевшие самоходки врываются на окраину Виккбольда и прежде всего все стремятся попасть в подвалы винного завода. Стали строчить из автоматов по рядам винных бочек, и через пулевые отверстия сразу захлестали, потекли струйки вина. Солдаты подставляли котелки, пилотки, каски, ладони, пили прямо из под струи. Быстро пьянеют, моментально начинается бардак, послышались пьяные песни. Многие упились и падали в винные лужи на полу подвала. Между тем становилось все многолюднее, вновь и вновь были слышны автоматные очереди и пистолетные выстрелы. Наполнялись ведра, канистры, а запасливые старшины заливали вино в бочки из под горючего. Мертвецки пьяные солдаты бродили по подвалу, тыкаясь в разные стороны, как "слепые котята" и, не дойдя до выхода, валились на залитый вином пол. Уровень разлитого из бочек вина уже доходил до щиколоток, и немало пьяных просто захлебнулось. Но никто не обращал на это внимания, все были заняты "делом", либо пили, либо заготавливали вино впрок. Постепенно оргия достигла предела, уже на улице и в самом подвале вспыхивали пьяные ссоры, в ход пошло оружие. В разгар этого буйства не территории винзавода появился какой-то генерал-майор и, увидев, что здесь творится, после нескольких попыток привести многолюдную пьяную толпу в чувство, приказал затопить винзавод... Приказ был выполнен. Кто на своих ногах оттуда не смог выбраться, так там и остался навсегда...

КЕНИГСБЕРГ.

Боевые эпизоды. Фрагменты.

Подошли к Кенигсбергу, но взять с ходу этот город-крепость мы не смогли. Кенигсберг защищали мощные форты - железобетонные крепости, уходящие под землю на три этажа вглубь. Мощные сооружения, между этажами вниз уходили трехметровые своды подземелий, кругом 10-20 метровые каналы с водой, форты утыканы амбразурами для всех видов оружия. Я уже командовал 3-м дивизионом полка, на механизированной тяге, а заместителем у меня был Миша Волков, Герой Советского Союза. Мы вместе переправлялись через реку Неман у литовского города Алитус. Ему дали Героя, а мне, командиру, - орден Отечественной Войны 1-й степени.

Бой за Южный вокзал.

Остановились, стоим в траншее у Южного вокзала. Пехоты впереди не было. Я решил самостоятельно, со своими управленцами и взводом управления 7-й батареи (всего набралось человек 15-18), идти штурмовать огромный Южный вокзал! Безумие, конечно, но молодость брала свое, уж больно бесшабашным был, да и в душе сидела обида за Неман, переправлялись на одном плоту, командиру дивизиона - орден, а моему подчиненному офицеру, который только и делал, что стоял на плацдарме в двух метрах рядом - Героя?! Обида вылилась в бесстрашие, и я объявил своим: "Идем штурмовать вокзал!". И тут выступил Волков и сказал: "Я теперь Герой, и зачем мне рисковать?! Не пойду!". В присутствии всех говорю ему: "Не пойдешь, застрелю прямо на месте!". Волков хорошо знал мой характер и промолчал. Мы двинулись вперед к вокзалу, нигде не видя наших пехотинцев. Зашли слева, спрыгнули во двор дома, где было правление вокзала. Заглянули внутрь вокзального здания - дымила гора чемоданов, видно, кто-то хотел их сжечь. Зашли наверх, и видим, как навстречу нам по коридору идет огромный "дядя" с двумя необъятными чемоданами, а рядом с ним семенят, видимо, жена и дочь. Мы не стали их трогать. Сопровождала эту "троицу" русская девушка, и она шепнула на ходу: "Это начальник вокзала, в чемоданах - миллионы!". Но мы пропустили эту информацию мимо ушей, нам было не до чемоданов. Спрыгнули внутрь двора, рядом с вокзальным зданием. Вдруг раздался выстрел и ранило нашего радиста. Мы не успели рассмотреть, откуда стреляли, как впереди открылась дверь дома и оттуда вышли два десятка немцев в форме, сложили оружие у дверей и подняли руки! Оказалось, что это не немцы, а югославы, мобилизованные в вермахт. У них были носилки, на которые мы уложили своего раненого, сделали из простыней белый флаг, и с моей запиской - "Идут в плен, не трогать! Гвардии капитан Богопольский", югославы построились и пошли в плен, унося нашего раненого - главную свою защиту. Напротив вокзала было кладбище, откуда по нашему дому строчил пулемет. Смотрю - снаружи, под пулями, бежит наш солдатик невысокого роста. Заскочил к нам в дом, и я спросил его: "Ты откуда, боец?", ведь нашу пехоту мы не видели. Солдатик ответил: "Действую самостоятельно!", и побежал дальше. Мы с уважением посмотрели на этого смелого парня. Мы двинулись вслед за ним, вступая под дороге в стычки с немцами и уничтожая автоматным огнем и гранатами пулеметчиков и заслоны, засевшие в депо и привокзальных зданиях.

Отражение атаки. Огонь из трофейной пушки.

Кенигсберг был окружен мощными фортами, а в промежутках между ними многочисленные железобетонные огневые точки. Очень мощная крепость. Мой НП располагался на чердаке двухэтажного дома, и впереди, в 600-800 метрах, находились длинные каменные одноэтажные здания. К ним рано утром подъезжали грузовики и телеги с грузом. В качестве опыта меня назначили, как командира передового дивизиона, начальником артиллерии 169-го стрелкового полка, и эту должность я совмещал с командованием своим дивизионом. В этом стрелковом полку было 3 роты 82-мм минометов, по 6 стволов в каждой. Немцы рано утром организовали атаку, но я их увидел со своего НП в стереотрубу и открыл огонь всей массой артиллерии - мой дивизион + 18 минометов, дали четыре залпа. Вся эта масса снарядов и мин обрушилась точно на наступающих, они залегли, а потом живые отползли назад. Так, опыт объединения артиллерии оказался удачным и эффективным.

Нам досталась в качестве трофея полностью исправная немецкая зенитная 88-мм пушка. Несколько таких пушек немецкие зенитчики бросили при отступлении на южной окраине Кенигсберга, и к одной такой зенитке мои огневики сразу подключили аккумулятор и стали из нее стрелять. Немцы оставили у зениток множество снарядов, особенно много было бронебойных с донным взрывателем, болванки высокой пробивной способности. Сразу хочу заметить, что это 88-мм зенитное орудие было очень хорошее по всем своим показателям и характеристикам, им вооружали "тигры", "фердинанды", и эта пушка отличалась большой точностью стрельбы, снаряды выпущенные из нее "светились" в полете, и прошивали наши Т-34 насквозь. Я увидел в свою стереотрубу, как на рассвете, от низких одноэтажных строений в спешке отъезжают тяжело нагруженные машины и конные повозки. Понял, что это склады боеприпасов, но нужно было это проверить. Было необходимо орудие, которое способно пробить каменные стены и вызвать детонацию, взрыв склада боеприпасов. Это бы было огромной удачей, лишить защитников города перед решающим штурмом значительной части боеприпасов и тем самым сохранить сотни жизней наших солдат. Склады были в километре от моего НП, и пристреливал я их долго и тщательно. И вот наконец раздался взрыв - огромное облако огня и дыма, грохот на многие километры. Доклад об обстановке запросили сразу из штаба армии. На месте складов образовалась огромная воронка, и весь персонал, обслуживавший склады взлетел на воздух - кто в рай, кто в ад, в зависимости от того, кто как раньше грешил. Я доложил, что взорван склад боеприпасов, которые все рвались и рвались, взлетая пачками в воздух. Начальник штаба полка тут же представил меня к большому ордену и вскоре мне вручили орден Александра Невского.

Этот взрыв склада произошел за три дня до начала штурма.

Штурм Кенигсберга.

В мой наблюдательный пункт на чердаке двухэтажного дома попал 305 мм бронебойный снаряд с донным взрывателем. Снаряд пробил крышу, два этажа и упал в подвал между мной и командиром второго дивизиона, мы как раз в том момент спали в подвале на полу рядом. Но к нашему великому счастью снаряд не разорвался, иначе бы от нас остались бы клочки, или бы мы совсем испарились. Повезло, в который уже раз я ушел от верной смерти. Наше командование приказало привезти под Кенигсберг артиллерию тяжелого калибра большой и особой мощности: 203-мм, 280-мм и 305 -мм орудия, которые почти всю войну прятали в глубоком тылу, чтобы не рисковать дорогими орудиями. Но стрельба из этих орудий большого эффекта не имела, настолько мощными были форты и прикрывавшие их железобетонные ДОТы, такие же, что в 1940 году стояли на линии Маннергейма. Эти сверхтяжелые орудия начали стрельбу за три дня до штурма, но, повторюсь, эффект от их огня был незначительный. Седьмого апреля начался решительный общий штурм Кенигсберга. Перед штурмом город подвергся мощной атаке авиации союзников, и большинство зданий было стерто с лица земли. Вся жизнь в городе протекала в подвалах разрушенных зданий, соединенных между собой подземными ходами и траншеями. Я, вместе со взводом управления и подручной батареей, двигался в рядах пехоты. Впереди нас, по главной улице пустили колонну танков Т-34, по которым из окон уцелевших домов и из подвалов немцы били из "фаустпатронов".

Девятого апреля мы оказались в центре города, вблизи старинного полуразрушенного замка, где оставшиеся в живых солдаты и офицеры вермахта продолжали оказывать сопротивление, несмотря на то, что командующий гарнизоном и обороной города генерал Ляш уже отдал приказ о капитуляции. После отдачи этого приказа о сдаче в плен, мы оказались в большом укрытии - "блиндаже", где находилось свыше сотни воруженных автоматами, пулеметами и "фаустпатронами" немцев. А нас там всего было человек двенадцать. Но немцы народ дисциплинированный, по моей команде они молча стали выходить с поднятыми руками из блиндажа, оставляя оружие на месте. После организованного выхода строились в колонну, и с белым флагом, сделанным из простыни, шли в наш тыл, сдаваться дальше. Эта сдача в плен сопровождалась и "грязными" эпизодами. Ординарец нашего Героя Волкова ходил вдоль строя и отбирал у сдавшихся немцев все ценное, складывая добычу в трофейный портфель. Портфель перешел в руки Волкова, а он в свою очередь передал его своему отцу, приехавшему к сыну в Кенигсберг сразу после войны.

Мы продолжали зачищать квартал после объявления о капитуляции. Последний подвал был особенно большим и в нем находилось множество наших русских девушек в немецкой одежде. Первым в подвале нас встретил какой-то старик, вышедший из толпы женщин и на польском языке, вставляя отдельные русские слова, обратился к нам. Я ничего не понял из сказанного, но из толпы последовал первый вопрос на русском языке: "Я вышла замуж за бельгийца, можно мне будет не возвращаться в Россию, а уехать с мужем в Бельгию?". Я пожалел ее и сказал: "Можно", хотя в душе знал, что вернут ее обязательно в СССР, и хорошо, если домой, а не в сибирские края. Кое о чем еще поговорили, я поздравил девушек с освобождением. Вдруг, посреди разговора, открывается дверь комнаты напротив нас, и мы видим, как оттуда появляется довольно пьяный молодой немец в форме СС и с пистолетом "вальтер" в руке. Он быстро направился прямо ко мне, и его рука с пистолетом была направлена точно в мой лоб. Нажать на курок он не успел, его руку ударом поднял вверх стоявший рядом со мной разведчик, Вася Подшиблов, бывший белорусский партизан. Он, молодец, не растерялся и быстро среагировал на немца. Этот момент дал мне возможность выхватить свой "браунинг" и выстрелить от бедра, благо, патрон был всегда в стволе. Мы стояли в толпе, вплотную друг к другу и вытягивать руку было некуда, так выстрел и получился, не целясь, от бедра, пуля вошла немцу в подбородок, а вышла в центре головы. Немец рухнул на пол. Был он здоровый, на полторы головы выше меня, и пуля вошла в него куда надо. Из комнаты появился второй немец, уже пожилой эсэсовец.

Его отвел стволом пистолета к стенке, чтобы никто из русских девушек не пострадал, и тоже пристрелил... Памятный был день...

Второй день рождения, на этот раз настоящий.

Чем можно объяснить возникшее братство людей, именующих себя ветеранами?

Они не так уж долго были рядом в свою юношескую пору - четыре года шла война и мало, очень мало кто пробыл бок о бок все эти четыре года, хватало иногда и месяца, а то и недели, чтобы стать беспредельно близкими людьми. А потом перед каждым пролег длинный жизненный путь: изначально была жажда забыть все страшное и чудовищное, что было на войне... Оставшиеся в живых несли груз невольной вины перед безвинно погибшими в небывалой битве народов. Было слишком тягостно вспоминать войну, требования дня властно направляли к необходимости обретать мирную профессию, создавать семью, растить детей и приходили в наши будни и заботы иные люди, сменяя тех, с кем пришлось делить тяжкую окопную жизнь. Но годы...

Прошли огромные годы. Многих согнули болезни, старость была уже видна, и, вот, в эту пору потянулись мы к тем, кто был когда- то рядом, смотрел вместе с тобой в глаза грохотавшей железом и огнем смерти, мы все потянулись друг к другу, прощая разность взглядов, обретенных в долгом пути, перемену характеров, многое, очень многое прощая, во имя памяти о нашей молодости, крещенной огнем...

Отрывки из воспоминаний переданы для публикации сайту "Я помню" ветераном лично.