Философские крохи или крупицы мудрости серен кьеркегор. Философские крохи или крупицы мудрости

Если парадокс и рассудок, столкнувшись, придут к взаимопониманию относительно того, что их отличает друг от друга, то такое столкновение подобно встрече, которую можно назвать счастливой в том смысле, в каком понимают друг друга счастливые любовники; счастливой здесь является страсть, которой мы еще не дали имени и покамест воздержимся его давать. Но если столкновение парадокса и рассудка не приводит к взаимопониманию, то взаимоотношения между ними становятся несчастьем, и такая, рискну сказать, несчастная любовь рассудка (которая, заметьте, напоминает обычную несчастную любовь в одном-единственном отношении: она тоже основывается на неправильно понятом себялюбии; в остальном же аналогия некорректна, поскольку при столкновении парадокса и рассудка власть случая ничего не значит) - такая, говорю я, несчастная любовь рассудка к парадоксу подобна удару по себялюбию извне и может быть названа оскорбленьем1.

В своей глубочайшей основе оскорбленье - это то, что приносит страдание . Здесь дело обстоит так же, как с несчастной любовью; даже когда себялюбие (а разве нет противоречия уже в том, что себялюбие - это страданье?) проявляет себя в самом беззаветном поступке, в достойном восхищения деянии, то и тогда оно страдательно: себялюбие - рана и боль; боль от раны, собственно, и придает себялюбию видимость силы, видимость деятельности, и это легко может ввести в заблуждение, тем более что свою слабость себялюбие стремится скрыть прежде всего. И даже когда себялюбие втаптывает в грязь самый предмет своей любви, терзает само себя и нарочно приучает себя к холодному безразличию, измываясь над собою для того, чтобы продемонстрировать отсутствие всякой заинтересованности; когда себялюбие тешит себя фривольным ощущением своего торжества над собственными муками (эта форма видимости - самая обманчивая) - даже и тогда себялюбие остается страданьем.

И точно так же дело обстоит с оскорбленьем: какую бы форму оно ни принимало, каким бы злорадным апофеозом бездуховности оно ни было - нанесенное нам оскорбленье всегда остается страданьем. Человека, оскорбленного и скандализованного парадоксом, о котором говорилось выше, парадокс может сразить, но в то же время приковать к себе, как жалкого нищего, пожирающего его глазами; или, наоборот, человек может, защищаясь шутливостью, метать в парадокс стрелы своего остроумия, всячески подчеркивая свою отстраненность и неуязвимость, - но и тогда он внутренне страдает и не свободен от парадокса.

Не так уж важно, лишит ли парадокс уязвленного, оскорбленного им человека последних крох утешения и радости или, наоборот, сделает его сильным, - все равно нанесенное парадоксом оскорбленье будет переживаться страдательно. Ведь оскорбленье, которое наносит парадокс, сильнее даже того, кто способен внутренне пересилить парадокс, - воинственный вид здесь не более чем видимость, как у человека, чья осанка со стороны кажется гибкой, потому что у него сломана спина.

Однако мы способны совершенно отчетливо видеть различие между оскорбленьем, который парадокс наносит нашей душе, вызывая в ней лишь пассивное страданье, и оскорбленьем, которым парадокс ударяет по душе, вызывая внешнюю активность. Только не надо забывать, что оскорбленье, нанесенное парадоксом и вызывающее страдание, тоже на свой лад активно, поскольку оно, это оскорбленье, не может аннигилировать себя полностью (ведь оно всегда - какое-то субъективное действие, а не внешние обстоятельства); оскорбленье, нанесенное душе и выражающееся во внешней деятельности, всегда слишком слабо для того, чтобы оторвать себя от креста, к которому оно пригвождено, или для того, чтобы извлечь из себя поразившую его стрелу .

Поскольку оскорбленье, о котором мы говорим, на свой особый лад страдательно, то открытие его - дело не рассудка, но парадокса; ведь точно так же как истина есть index sui et falsi4, то же самое верно относительно парадокса, и оскорбленье понятно не из него самого, а, наоборот, это парадокс делает его понятным .

Итак, оскорбленье, о котором идет речь, даже если рассматривать его как некоторое внутреннее движение и выражение, подает свой голос откуда-то со стороны - собственно, с противоположной стороны; оскорбленье даже не голос, это лишь отзвук парадокса и, значит, мы здесь имеем дело с акустической иллюзией.

Но если наш парадокс - это index и judex sui et falsi6, то, соответственно, наносимое им оскорбленье можно рассматривать в качестве косвенного испытания парадокса в его истине; ведь то, что переживается как обидный и скандальный вызов всему нашему существу - то есть как оскорбленье, - рассудок мыслит ошибочно, поскольку вывод делается здесь из ложной посылки, в силу чего сам парадокс отбрасывается.

Тот, кто до глубины души уязвлен и обижен, оскорблен и скандализован вызовом, заключенном в парадоксе, тот говорит не своим естественным голосом7, но голосом парадокса - точь-в-точь как человек, который изображает другого человека в карикатурном виде, не создает чего-то истинного, но только копирует другого человека неистинным образом. Чем глубже оскорбленье, наносимое парадоксом, сочетается внешним выражением эмоций и страстей (выражением активным или пассивным), тем очевиднее, чтб вызывает оскорбленье и связанный с ним душевный разлад или раздрай - сам парадокс.

Следовательно, не рассудок наносит оскорбленье и вызывает разлад - вовсе нет; будь это так, рассудок был бы в состоянии порождать также и парадокс. Но нет: оскорбленье и разлад в душе возникают вместе с парадоксом; а если возникают вместе, значит парадокс и сам возникает в определенный момент - и, таким образом, момент времени снова оказывается центром, вокруг которого вращается все. Вспомним, с чего мы начинали.

Если за исходный пункт не брать момент времени, то мы возвращаемся обратно к Сократу, а ведь от Сократа мы и хотели отойти, чтобы кое-что открыть. Там, где за основание берется момент во времени, там налицо и парадокс, а парадокс кратчайшим образом можно определить как момент времени. Этот момент нужен для того, чтобы ученик осознал себя в неистине; до этого человек, казалось бы, знал себя, но в какой-то момент он растерялся и запутался в самом себе; то есть если до этого момента он просто знал себя, то теперь он обрел сознание греха и т.п. Как только мы берем за основание момент, дальше все идет само собой.

Аффектом в нашем языке совершенно правильно называют душевное страданье, хотя, употребляя слово «аффект», мы обычно имеем в виду нечто поражающее нас вне нас самих, какое-то внешнее нарушение, неожиданное

И дерзкое, и при этом мы как бы забываем, что это внешнее причиняет нам внутреннее страданье. Ударом по душе - оскорбленьем - отзывается, например, чья-то заносчивость, вызывающее поведение и т.п.

А значит, Сократов принцип, в соответствие с которым всякий грех происходит от неведения5, всецело соответствует истине; грех не понимает себя, пребывая в истине, но отсюда еще не следует, что грех не может желать пребывать в неистине.

Серен Керкегор
Философские крохи или Крупицы мудрости
Перевод Д.А. Лунгиной

М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2009. - 192 с.
ISBN 978-5-94242-048-2

Серия Bibliotheca Ignatiana. Богословие, духовность, наука
pdf 10,8 Мб

Качество: хорошее, сканированные страницы + текстовый слой + оглавление

Язык: русский

Книга Философские крохи принадлежит датскому мыслителю Серену Керкегору (1813-1855). Задуманная как ответ гегельянству и, в первую очередь, попыткам историко-критического прочтения Нового Завета, предпринятым Тюбингенской школой, книга Киркегора стала событием, выходящим далеко за пределы злободневных дискуссий 1840-х гг. Ее центральный вопрос - историчность не Писания, а самого Пришествия - истины, чья вечность реализуется в человеческой истории и не имеет другого осуществления, кроме временного.
Обращенная (в том числе и к науке) готовность религии Богочеловека предложить себя в качестве такого парадокса стала главной темой книги.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие переводчика vii

Предисловие 5
Глава I. Мысль-проект 9
Глава II. Бог как учитель и спаситель 24
Глава III. Абсолютный парадокс 39
Дополнение. Парадокс как оскорбление 53
Глава IV. Ученик в ситуации одновременности 61
Интермеццо 80
Прибавление 98
Глава V. Ученик-из-вторых-рук 101
Мораль 127

Честно признаюсь, это была самая для меня сложная вещь из всего читанного из К. В ней до неприличия много Гегеля, и несмотря на то, что К. с ним в целом полемизирует и диалектику его оспаривает, уже одних цитат и попытки рассуждать в том же ключе более чем достаточно. По сути, вся книга построена на базисе двух философов - Сократа и Гегеля. Первый мне крайне симпатичен, интересен и совершенно понятен, ну а по поводу Гегеля я всецело разделяю точку зрения Шопенгауэра, включая ее нецензурную часть.

Не могу сказать, что мне было интересно все, о чем говорит К. Часть его доводов, в частности, «Интермеццо», вообще прошла мимо меня - это слишком отвлеченные рассуждения, не относящиеся непосредственно ни к кьеркегоровскому горькому взгляду на христианство, ни к его издевательски-ироническим заигрываниям с читателем.

Основная тема этой книги - механизм восприятия христианской истины, то, каким образом она приходит к человеку (ученику). К. рассматривает, действительно, именно механику познания в рамках отношений ученик-учитель, при этом учителем, разумеется, выступает сам Бог. И необходимо отталкивается от Сократа с его идеями майевтики и «высшего рода человеческих отношений». Другое дело, что К. вынужден тут же и отказаться от сократовской философии, поскольку, среди прочего, она говорит о познании истины как «припоминании» уже ранее известного, но забытого, а с божественным откровением эта штука не проходит. Зато сократовские «повивальные» идеи внезапно и как-то очень удачно сочетаются к К. с христианским «рождением», то есть крещением как актом принятия веры: «Поскольку ученик прежде был вне истины, а теперь вместе с условием воспринял и истину, то с ним происходит такая перемена, как будто до этого его не было, а теперь он есть. Но ведь переход от небытия к бытию называется рождением».

О том, что же такое это за «условие», о котором говорит К. выше. Тут следуют очень интересные рассуждения о том, что человек не способен воспринять истину христианства (то есть прийти к вере) ни в того, ни с сего. Необходимое условие для этого - сошествие бога на землю, смерть на кресте и воскрешение. Это - условие необходимое и достаточное, чтобы дать человеку в рамках свободы воли возможность осознать и сделать выбор. Но при этом бог - используя свое всемогущество - принижается до уровня человека. «Ибо каждый человек в отдельности - слабый росток, смять который так же легко, как любую былинку в поле. Вот такая у этого бога жизнь - одною любовью и одною печалью. Хотеть проявить единство через любовь, но не быть понятым; терзаться страхом за всякого, кому грозят вечные муки, а быть в силах по-настоящему привести к спасению лишь поодиночке» . Но сделать это, обеспечить еще не спасение людям, но создать условие для спасения, можно только таким образом - снизойдя до уровня человека.

И вот тут проявляется парадокс: «ведь любишь ты того, кто все может, всемогущего, способного творить чудеса, а не того кто умалился настолько, что стал равным тебе» , - замечает К. И далее «воистину легче пасть ниц, когда горы задрожат от гласа божьего, чем сидеть рядом с богом как с равным, а ведь его забота как раз в том и состоит, чтобы именно так и было» . С К. тут трудно спорить, и получается парадоксальная ситуация, когда создание необходимого условия для спасения все же значительно уменьшает шансы на него в силу действия самого этого условия. [А вообще, в скобках, К. бывает удивительно и красиво поэтичен, за что я его люблю.] Появление живого бога на земле снижает шансы поверить в него именно как в бога: если он *равен* человеку, что же в нем божественного и чему верить, а если не равен, то, получается, не работает необходимое условие спасения. «Рассудок не может мыслить абсолютно ему внеположное, поэтому то, что его превосходит, рассудок мыслит по себе». Увидеть и осознать божественность в воплощенном боге, получается, невозможно, как ни старайся. «Но ведь бог именно что захотел быть учителем, как это и явствует из нашего сочинения; собственно, ради этого бог пожелал уподобиться человеку - для того, чтобы тот до конца мог понять его. Но тем самым парадокс, о котором идет речь, становится еще ужаснее» . Условие создано, бог снизошел, и теперь человек может его понять и принять христианскую истину. Только вот не хочет, в чем беда, видя такое воплощение бога, очеловеченное, приземленное.

К. продолжает развивать эту тему, подходя к еще одному принципиальному понятию работы - понятию «момента времени»: «То, чтоб бог однажды и навеки дал человеку условие постижения истины, есть вечная Сократовская предпосылка <...> Но ученик получает условие постижение истины в определенный момент времени». Тут, конечно, не может быть никакого сократовского припоминания - иначе мы вышли бы на всеми опровергнутую идею циклизма, а ведь жертва и спасение совершились только один раз.

Один из последних вопросов, который рассматривает К. - это соотношение ученика-современника Христу и ученика из других поколений. Казалось бы, у современника несравненно больше преимуществ: он мог увидеть истину воочию и стать свидетелем всем чудесам. Но все не так просто, потому что к этому плюсу добавляется множество минусов современности; «поколение современников должно было очень глубоко осознать и болезненно выстрадать парадокс, перед которым оно вдруг оказалось - парадокс, как ты это называешь, врастания самого бога в человеческую жизнь; и все же новый порядок вещей пробивает себе дорогу и побеждает, и придет, наконец, счастливое поколение, которое будет петь от радости, пожиная плоды, посеянные первым поколением в слезах» . Что неудивительно, если задуматься: появление живого бога и открытие истины в твое время - это ломка всех устоев, старой нравственности и верований, ломка самого общества. Более того, это ломка внутри одного человека, который должен внезапно принять то, чего раньше для него вообще не существовало. Последователям гораздо проще, ведь «условие», о котором говорит К., дано им в виде знания изначально, грубо говоря, они знают, что путь к спасению есть, и знают, как им воспользоваться, а вот пользоваться или нет - их дело. Из этого К. приходит к выводу, что на самом деле с точки зрения принятия веры нет никакой разницы, является человек современником событию или нет. Более того, современность даже осложняет ситуацию, поскольку служит «соблазном»: современник видит и помнит вещи какими они были еще до того, как на них, пафосно выражаясь, пролился божественный свет, и переменить свое мнение ему гораздо сложнее.

В целом эта вещь - рассуждение, действительно, на очень узкую тему, или точнее - очень узкий (не значит плохой) взгляд на нее, но при этом, как всегда, тонкое, умное и с потрясающими переходами от иронии до драмы, как умеет только К.

Ну и напоследок:

«Танцевать тогда легче, ибо мысль о смерти для меня - отличный партнер по танцам, с ней я и выступаю в паре. Всякое человеческое существо для меня слишком тяжелый партнер».